Торжество добродетели
Как вы считаете, серьезный ли это проступок, если известная личность демонстрирует своего женатого любовника миру? Демонстрирует его друзьям, родственникам, служащим, злосчастной супруге любовника?
А если эта известная личность – монарх, становится ли проступок менее тяжким? Потому что именно наша новая королева Борлода влюбилась в женатого виконта Бротона из Харт-Несса, и сейчас я вижу их вместе в построенной виконтом для нее лодке-лебеде, в лодке, покрытой тысячами лебединых перьев, которые колышутся на ветру, точно морская пена. В ней есть место лишь для двоих. И сейчас эта парочка сидит под навесом на корме, сблизив головы, а двенадцать гребцов в ливреях Бротона везут их по озеру Кингсмер.
Виконт – красивый молодой человек, это правда: светловолосый, как и королева, с лицом столь же живым, сколь ее невыразительно. Наряды из атласа и шелка, драгоценные камни на пальцах, широкие кружевные воротники, изящными складками лежащие на плечах, – они производят сильное впечатление.
В самые первые дни правления Борлоды, когда ее король-отец умер где-то на далеком берегу, а ее коварный сводный брат вздумал завладеть троном, Бротон с отрядом всадников прискакал в столицу, Селфорд, чтобы объявить о своей верности и предложить Борлоде свои мечи. Она назначила его начальником королевской охоты, и сейчас он принимает ее в ее же собственной охотничьей хижине Кингсмер-лодж.
Бедная покинутая жена виконта нигде не появилась. Она заявила, что не любит кататься на лодке, и заперлась в Кингсмер-лодж, страдая от головной боли и, вероятно, от разбитого сердца.
Но можно ли строго судить королеву Борлоду? Ее многократно женатый августейший король-отец Стилвелл постоянно домогался жен и дочерей придворных, и никто не смел ему возразить. Считалось, что у великого короля аппетиты под стать его величию и законы, ограничивающие обычных людей, на него не распространяются. Так почему они должны распространяться на королеву? Потому что она – женщина?
Эти сложности не были для меня простой абстракцией, поскольку у меня тоже была замужняя любовница. Конечно, я не монарх, а всего лишь восемнадцатилетний ученик стряпчего, и не смел прогуливаться с Амалией перед всем двором. В гордом одиночестве она томно бродила вдоль озера, покачивая веером на запястье. Все два дня после приезда в охотничью хижину у меня не было возможности поговорить с ней, тем более наедине. Но я постоянно ощущал ее присутствие, словно она испускала некий невидимый луч, вызывающий у меня дрожь. Она всегда была неподалеку, однако я не мог подойти к ней. Я терял терпение, меня переполняла досада, и я с огромным облегчением увидел, что она уходит от озера в сад, окружавший дом. С деланой небрежностью я последовал за ней.
В центре прямоугольного сада стояла статуя старика или почтенного бога, до того разрушенная непогодой и ветром, что виднелись только черные глаза и борода. Цветы увяли и погибли, дорожки сада завалила палая листва, шуршащая под ногами. Я притворился, что удивлен присутствием прекрасной дамы в таком месте, снял шляпу и низко поклонился. Дул холодный ветер, осенние листья срывались с деревьев и скользили по дорожкам.
– Йомен Квиллифер, – сказала Амалия, – ты пришел полюбоваться умершими цветами?
– Я пришел увидеть нечто гораздо более прекрасное, – ответил я. – Более прекрасное, чем яркие осенние листья, более совершенное, чем статуи граций работы Бернауда, более изящное…
– Ах, – сказала она, – ты пришел полюбоваться виконтом Бротоном из Харт-Несса! Здесь его нет, но ты можешь увидеть его на озере.
Я выпрямился и надел шляпу.
– Я его видел. Это красивое лицо не пленяет меня.
На ее губах появилась сухая улыбка.
– Оно привлекает единственно того, чье внимание важно.
Я посмотрел на свою возлюбленную. Амалия Бриллиана Тревиль, седьмой ребенок и пятая дочь графа Кульмского… В мрачной северной крепости было такое изобилие дочерей, что Кульмский поспешно выдал дочь за своего друга, вдового маркиза Стайна, с единственной целью дать ему наследника. Амалия вышла замуж в шестнадцать лет, сейчас ей было семнадцать, и уже пять месяцев она носила под сердцем ребенка. Поскольку период утреннего недомогания прошел, а муж Амалии, отправившись на войну, угодил в плен, где его удерживали ради выкупа, мне посчастливилось обнаружить, что Амалия готова к новым приключениям. Я всего на несколько месяцев старше ее, недавно осиротел, и после этого несчастья мой опекун представил меня ко двору. Но у меня не было ни должности, ни больших денег, в изобилии имелось только время – и все это время я готов был уделять Амалии.
Так как Амалия ждала ребенка, она избавилась от корсетов, юбок с фижмами, турнюров, которые по женской моде носят ниже талии, и на ней было черное бархатное платье, очень похожее на халат, но отделанное фестонами, позументом и позолоченными пуговицами, в художественном беспорядке нашитыми спереди. Рукава у платья были пышные, широкие, расшитые узорной каймой, а подол вышит золотой нитью и желто-зелеными цимофанами. В рыжевато-каштановых волосах блестели нити жемчуга, а на изящной длинной шее красовалось ожерелье из черного бисера и бриллиантов. В опущенной руке Амалия небрежно держала веер из перьев черного лебедя. Она смотрела на меня из-под длинных темных ресниц и выглядела так, словно только что пробудилась после долгого роскошного сна.
Медленной томной походкой она прошла мимо меня. Я подавил желание обнять ее и пошел следом, за ее левым плечом.
Амалия оглянулась на меня через одетое в бархат плечо. Она по-прежнему улыбалась.
– Мать королевы вне себя от ярости. Она планировала для Борлоды гораздо более выгодного мужа, чем этот ничтожный виконт без гроша за душой.
– Не могу представить себе виконта без гроша за душой, – сказал я.
Однажды я сам остался без гроша, но не помню, чтобы в таком же положении оказывались дворяне.
– Рядом с чужеземными принцами он просто нищий, – сказала Амалия. – У короля Варселло много сыновей, и он предлагает их Борлоде по
