Максим вновь задумался. На каком же этапе подстава? Он перебирал все те фразы, что вносил сегодня днем в титры. Наконец понял.
— Завтра ты на пресс-конференции, после того, как для журналистов прокрутят ролик, заявишь, что ты биот. Верно?
— Ты догадлив, — подарила она ему еще одну улыбку — в качестве поощрения за сообразительность. — И тогда грош цена будет всем этим лозунгам. В издательстве, которое кичится человеческим отношением к книгам каждого своего сотрудника, обнаруживается биот. Здорово, правда? И кто же поверит остальным вашим заявлениям?
Максим дернулся в сторону выхода, но она придержала его за взметнувшуюся фалду.
— Куда ты, родной? Мечтаешь, чтобы меня поскорее уволили? Ну, так я найду способ рассказать общественности, как и при каких обстоятельствах состоялось это лицемерное увольнение: целый год я считалась отличным сотрудником, пока вдруг не выяснилось… Какая дискриминация, а? Ну просто образчик лицемерия!
Максим выдернул фалду из ее кулачка, но она продолжала говорить:
— Если тебе недостаточно такого аргумента — послушай другой. Вернее, я молча его проиллюстрирую. — И она ткнула большим пальцем себе за спину, на монитор с целой россыпью фотографий. — Как там в Мексике этот праздник называется, про который у тебя целый фильм? Инфьората? Нет, это что-то итальянское… Ну, и неважно вообще-то. Так сколько лет девочкам, собирающимся на этот праздник?
Максим похолодел. Извращение извращению рознь. Фетишизм — это одно, а детская порнография — совсем другое. Обыватель не поймет разницы между любованием полуодетым подростком и склонностью к педофилии. Один сотрудник издательства — биот, другой — педофил. Круто, да? Вполне достаточные основания, чтобы навсегда отказаться от покупки согретых теплом людских сердец книг…
Это был такой удар, что Максима ощутимо качнуло. Он все же нашел в себе силы развернуться и на деревянных ногах выйти из собственного кабинета.
— До завтра, родной! — донеслось ему вслед игривое и многообещающее.
Это был самый длинный из всех виденных Максимом подиумов. За столом, уставленным кучей разнокалиберных микрофонов, уместилась добрая половина издательства «Обстоятельства слов». Максим, хоть и был простым верстальщиком, сидел близко к середине стола, неподалеку от руководства — так посадили.
Зал напоминал растревоженный улей. Пресс-конференция еще не началась, но журналисты уже вовсю надиктовывали голосовые сообщения на свои смартфоны, фотографы вовсю щелкали аппаратами, наобум ловя интересные кадры.
Наконец Петр Саныч постучал карандашом по микрофонной стойке.
— Здравствуйте, уважаемые гости! Я начну без долгих вступлений. Меня вы все наверняка знаете — я главный редактор этого издательства. Руковожу, так сказать, процессом. А еще я не всегда умею рассчитать собственные силы в борьбе с алкоголем. На прошлый Новый год перебрал и уснул за столом на глазах у своих сотрудников. Мне было стыдно, ужасно стыдно, поэтому я пообещал им, а теперь обещаю и вам, что впредь постараюсь быть аккуратнее с выпивкой…
— Меня зовут Ольга Васильевна, я заместитель главного редактора и в нашем коллективе считаюсь крайне строгой дамой. Дома же мои дети вьют из меня веревки. Я их совершенно бессовестно балую, потому что пытаюсь хоть так компенсировать то время, что провожу вне семьи. Всякий раз обещаю себе, что рано или поздно по-настоящему займусь их воспитанием… Теперь вот обещаю это прилюдно.
— Добрый день! Меня зовут Максимом, и я — фетишист…
— Я — Лида, и я до сих пор сплю при включенном свете…
— Я — Миша, я ужасно боюсь тараканов…
— Я Виктор Палыч…
— Я Марина…
А потом на зал обрушилась тишина. Репортеры всех мастей затаили дыхание, не веря своему счастью, — столько пикантных подробностей за один раз! Сенсация! Бомба!
— А вы знаете, почему она молчит? — вдруг подал голос Петр Саныч, и взоры всех присутствующих обратились к сидящей с краю Наташе.
Она была спокойна, она искренне не понимала, чего от нее ждут.
— Она молчит потому, что она — идеальна. Внутри ее программы нет условий для развития новых стадий самооценки. В ней нет изъянов — но исключительно в заданной плоскости. Сейчас она недоумевает, почему вдруг мы все признались в каких-то гадостях. Все просто: мы признались в собственных недостатках, потому что мы их имеем. Мы — обычные люди, такие же, как вы все. А она — биот. Не человек. И, к счастью, с сегодняшнего дня — уже не сотрудник нашего издательства.
Приблизительно через полгода Зоя Марковна Апологетова-Моршанская доставила в «Обстоятельства слова» свою рукопись. Настоящую свою. Без дураков.
Дмитрий Лукин. Контрольная группа
Орбитальная пилотируемая станция «Хранитель», все еще уверенно державшая высоту пятьсот километров, пугала не только астрономов-любителей, но и многих чиновников от космонавтики. Кто-то видел в ней асимметричную поделку, собранную заторможенным ребенком из деталей разных конструкторов, кто-то — кракозябру, мутирующую с каждым годом, а дети работников ЦУПа, взятые на закрытый просмотр, не сговариваясь, прозвали станцию «тараканищем».
Каждый русский мальчишка твердо знает: корабли, самолеты и космические станции должны быть красивыми, иначе добра не жди.
«Хранитель» получился уродцем.
Базовые модули запускали под лозунгом: «Наука! Развитие! Познание!» Шли годы, и восторгов поубавилось. Профиль станции поменялся с научного на транзитный и ресурсодобывающий. Гордость отечественной космонавтики превратилась в «ужас, витающий над головами», в «монстра на орбите».
Не сразу, конечно. Сначала про станцию «забыли» газеты и журналы, потом — телевизионщики и киношники. Политики тоже старались не упоминать о ней в интервью и выступлениях. Постепенно красочные плакаты с «Хранителем» исчезли из обсерваторий и планетариев. К вящей радости экскурсоводов: и самим смотреть неприятно, и людям показать стыдно. Нежизнеспособная конструкция. С видео все обстояло еще хуже: «кракозябра» оживала и начинала шевелиться. Ползающие краны и захваты сборочных площадок, крутящиеся жилые модули, колеблющиеся шланги заправщиков, пульсирующие топливные цистерны, вытягивающиеся стартовые фермы… «Тараканище» — ни дать ни взять.
Страна, для которой понятия «красота» и «гармония» стали основополагающими и в личных отношениях граждан, и в социальном устройстве, и в архитектуре, просто не могла смириться с «мутирующей кракозяброй» в небе. Не о такой космонавтике мечтали русские люди. Мальчишек «тараканищем» не увлечь.
Технических претензий к станции не было. Она четко по графику выполняла все поставленные задачи: транзит грузов с Луны и Марса на Землю, ротация вахт на лунных и марсианских базах, сборка и разборка орбитальных кораблей, ремонтные работы. Не придерешься. Но в глазах общества станцию похоронили. В ЦУПе устали ждать команды сверху на утилизацию и в инициативном порядке регулярно просчитывали сведение «Хранителя» с орбиты. В воздухе витал только один вопрос: «Когда?»
Вопрос «Почему?» работники ЦУПа могли обсуждать только в домашней обстановке, да и то тихонечко, почти шепотом. Кто-то считал, что причина в деньгах. Станция едва покрывала расходы, ни о какой прибыли и речи не шло. Стало быть, «верхи» променяли космос на удовольствия; дескать, для чиновника развлекательный центр куда ближе космической станции. Кто-то был уверен, что все дело в независимости одних и жажде власти других. Слишком умные люди собрались на «Хранителе», держать их «на поводке» становилось все труднее, вот чинуши и
