Я слышала о естественной мумификации в очень сухом или очень холодном климате, но Индонезия с ее пышной растительностью и влажным воздухом с трудом вписывается в эти категории. Так как же мертвецы в этой деревне стали мумиями? Ответ будет зависеть от того, кому задать вопрос. Одни говорят, что бальзамируют тело только древним способом: заливают масла в рот и горло покойника и накладывают на кожу особые листья чая и кору дерева. Танины чая и коры связываются друг с другом и сокращают количество протеинов в коже, делая ее более прочной, твердой и устойчивой к воздействию бактерий. Процесс похож на тот, что используют таксидермисты (отсюда слово «таннинг» – дубление кожи).
Новый тренд в тораджанской мумификации – не что иное, как введение в тело старого доброго формалина бальзамировщиков (соединение формальдегида, метилового спирта и воды). Одна женщина, с которой я беседовала, сказала, что не хотела бы, чтобы членам ее семьи делали слишком много инвазивных инъекций.
– Но я знаю, другие делают это, – сообщила она заговорщицким тоном.
Местные жители этой области Тораджи – любители-таксидермисты по человеческим телам. Учитывая то, что тораджанцы сейчас используют те же химические составы, что и жители Северной Америки, я удивляюсь, почему западные люди так ужасаются этим обычаям. Возможно, их коробит не традиция тщательного сохранения тела, а то, что тораджанский покойник не уединяется в запертом гробу за стенами подземной цементной крепости, а осмеливается слоняться среди живых. (Отсюда вопрос к американцам: зачем так тщательно сохранять тело, если вы не планируете держать его при себе?)
Столкнувшись с идеей хранить дома тело мамочки еще семь лет после ее смерти, западные люди вспоминают фильм «Психо» и его героя – сумасшедшего владельца отеля. Жители Тораджи сохраняют тела своих матерей; Норман Бэйтс сохранил тело своей матери. Жители Тораджи живут с их телами многие годы; Норман жил с телом своей матери многие годы. Тораджанцы разговаривают с телами, словно с живыми; Норман разговаривал с телом своей матери, словно она была жива. Но пока жители деревни проводят послеобеденное время, мирно очищая могилы и выполняя предписанные ритуалы, Норман Бэйтс остается вторым из самых ужасающих кинозлодеев по версии Американского киноинститута, уступая Ганнибалу Лектеру и оставляя позади Дарта Вейдера. Он получил это зловещее признание не за то, что убивал невинных гостей отеля, наряжаясь в одежду матери; он выиграл благодаря тому, что западные люди увидели нечто мерзкое в том, чтобы общаться с тем, кто умер много лет назад. (Я рассказала про фильм все самое интересное – простите.)
Вчера я встречалась с сыном Джона Ганса Таппи. Сегодня мне предстояло встретиться с ним самим. Он лежал на спине и грелся на солнышке в клетчатых трусах-боксерах и золотых часах. После смерти в его грудную клетку и брюшную полость был введен формалин, что объясняло их безупречную сохранность два года спустя, а вот лицо его стало черным и рябым, с обнаженными тут и там костями. Когда семья начала чистить тело под трусами-боксерами вокруг его мумифицированного пениса, они выглядели весьма смущенными. Они шутили над собой, но закончили работу.
Маленькие дети бегали от мумии к мумии, разглядывая их и тыча в них пальцем. Одна девочка лет пяти вскарабкалась на дом-могилу и уселась рядом со мной на коньке крыши, подальше от суматохи внизу. Мы сидели в молчании, объединенные одинаковой неловкостью и предпочитая наблюдать за всем издалека.
Агус заметил меня наверху и прокричал:
– Смотри, это все заставляет меня задуматься, как буду выглядеть я. Меня это ведь тоже ждет, а?
Позже, когда мы снова сидели в доме, где остановились, мальчик четырех лет наблюдал, как мы едим рис. Он просунул голову сквозь перила и завизжал от восторга, когда я скорчила ему рожу. Его мама велела ему оставить нас в покое, и он занялся кистью для краски. Мальчик прошел по двору и уселся на корточки перед высохшим листом бамбука, лежавшим на земле. Он принялся чистить его кистью, предельно сосредоточенно, не пропуская ни одной трещинки или складочки. Если традиция манене сохранится, есть все шансы, что, когда он вырастет, он будет это делать с телом кого-то из людей, которых мы встретили в деревне.
* * *На следующее утро Джона Ганса Таппи переодели в новую одежду: черный пиджак с золотыми пуговицами и синие брюки. Сегодня он переезжал в новый голубой с белыми крестами дом-могилу дальше по дороге. Украшение дома было смешением культур: традиционные символы буйволов соседствовали с ликом Святой Девы Марии, Иисусом в позе молитвы и полным собранием Тайной вечери.
Прежде чем вернуть его в гроб, семья Джона Ганса поставила его вертикально, окружила и сделала фотографию с ним в новом наряде. Они положили сверкающие черные выходные туфли рядом с его ногами, укрыли его и подоткнули покрывало. Закрыв крышку и протерев стенки гроба, они понесли его на плечах под песни и бой барабанов. Это был конец увеселений Джона Ганса, и теперь только через три года он снова выйдет погулять.
Когда я погрузила вещи в джип, Агус как бы невзначай заметил:
– Ты знаешь, что в том доме хранят тело? – Он указал на тораджанский дом неподалеку, всего в трех метрах от того, в котором мы ночевали. Та семья не сразу решилась рассказать нам о семидесятилетней женщине по имени Санда, умершей две недели назад. Вначале они хотели посмотреть, как мы отреагируем на манене.
– Хотите на нее посмотреть? – спросил Агус.
Я медленно кивнула: мне стало совершенно ясно, что все это время мы спали по соседству с трупом.
– Эй, Пол! – прошептала я, заглянув в комнату, где мы спали. – Я думаю, ты захочешь спуститься.
Согласно указаниям Агуса, мы принесли Санде остатки нашей еды – считалось, она поймет, что мы их принесли. Мы забрались по лестнице в заднюю комнату, где на подстилке из высушенного бамбука лежала Санда. Она была одета в оранжевую блузку и розовый шарф и укрыта зеленым клетчатым пледом. Рядом с ней лежала ее сумочка с выложенной на ней едой. Ее лицо было замотано в тряпку, а кожа походила на резину – такой эффект я много раз видела на бальзамированных телах.
