В блестящей документальной книге о двух женщинах, убитых в Токио в 1990-х годах, «Люди, которые едят тьму», Ричард Ллойд Пэрри описывает похороны австралийки Кариты Риджуэй. Ее родители прилетели, чтобы организовать похороны своей дочери, и были чужаками на коцуагэ.
…Они долго ехали в крематорий на краю пригорода Токио. Они попрощались с Каритой, мирно лежавшей в гробу, наполненном лепестками роз, и смотрели, как она исчезает за стальными дверями печи. Ни один из них не был готов к тому, что последовало дальше. Спустя некоторое время их провели в комнату на другом конце здания и выдали каждому по паре перчаток и палочек. В комнате на стальном листе лежали останки Кариты, то, что осталось от тела после огненной печи. Огонь поглотил не все. Дерево, одежда, волосы и плоть сгорели, но большие кости – ног и рук, а также череп, треснули, но были узнаваемы. Вместо аккуратной коробки с пеплом Риджуэев встретил обугленный скелет Кариты, и они как родственники должны были исполнить традиционный обряд каждой японской кремации – подобрать кости дочери палочками и поместить их в урну. «Роб (ее парень) совсем не мог этого вынести, – рассказал Найджел (ее отец). – Он счел нас монстрами за то, что мы вообще можем думать о таком. Но, может быть, потому что мы были ее родителями и она была нашей дочерью… Это кажется жутким сейчас, когда я вам об этом рассказываю, но тогда все воспринималось по-другому. Мы прочувствовали это. Это почти помогло мне успокоиться. Казалось, что так мы заботимся о Карите».
Коцуагэ не было частью семейной традиции Риджуэев, но в трудные времена оно позволило им сделать для Кари-ты что-то значимое.
В маленькую урну помещаются не все кости. В зависимости от региона Японии, родные уносят оставшиеся кости и пепел в небольшом пакете домой или оставляют их в крематории. В последнем случае их измельчают, складывают в мешки и хранят подальше от глаз посетителей. Когда накапливается много мешков, их забирают сборщики пепла. Мешки отвозят в горы и хоронят в больших могилах, два с половиной метра в длину, три метра в ширину и до шести метров в глубину. По словам социолога Хикару Судзуки, сборщики пепла выращивают на этих захоронениях вишни и хвойные деревья.
– Эти вишневые деревья привлекают множество посетителей, но мало кто знает секрет их красоты.
Вишневые рощи – элегантное решение. Раньше пепел просто захоронили бы на территории крематория. Но с ростом красивых, похожих на парки комплексов, как похоронный зал Мидзуэ, идея «закопать кости на заднем дворе» перестала быть привлекательной. Судзуки слышала, что этих сборщиков пепла называют хаибуцу каисюся, или буквально «сборщики мусора». По ее словам, сотрудники крематория «смотрят свысока на сборщиков пепла, считая их обычными чернорабочими, не несущими ответственность за дух умерших». Необходимость иметь дело с телом и родственниками делает сотрудников крематория «профессионалами».
Это разделение между работниками крематория и сборщиками пепла показалось мне странным. Сколько я ни наблюдала за кремациями, эти две задачи были одним целым. В машину отправляется тело, а выходят кости и пепел. На Западе, где нет обычая коцуагэ, родственники всерьез боятся получить не те останки. Они одержимы вопросом: «Точно ли в этой урне моя мама?» (ответ: да, это она). После кремации я стараюсь собрать даже мельчайшие частички костей и пепла, но осколки все равно падают в щели, и в конце концов их собирают в мешки. В Калифорнии мы рассеиваем эти мешки над морем. Так что я и работник крематория, и сборщик пепла – и «профессионал», и «сборщик мусора».
* * *Когда Согэну Като в 2010 году исполнилось сто одиннадцать лет, он стал самым старым мужчиной в Токио. Власти пришли к Като домой, чтобы поздравить его с такой впечатляющей датой. Дочь Като не хотела их пускать и то заявляла, что он в постоянном вегетативном состоянии, то утверждала, что он пытается практиковать сокусинбуцу – древнее искусство самомумификации буддийских монахов.
После нескольких попыток войти полиция ворвалась в дом силой и обнаружила тело Като, который был мертв уже не меньше тридцати лет и давно превратился в мумию (но по-прежнему носил нижнее белье). Вместо того чтобы почтить отца и отнести его в могилу, дочь Като заперла его тело в комнате на первом этаже. Внучка Като пояснила: «Моя мать сказала: „Оставь его там“, и он остался там, где был». За все эти годы его дочь, которой исполнился восемьдесят один год, прикарманила более ста тысяч долларов его пенсии.
То, что сделала семья Като-сан, поражает, но не тем, как долго длилось их мошенничество, а тем, как сильно изменился взгляд японцев на мертвое тело. В японской культуре тело всегда считалось нечистым, поэтому родственники старались как можно скорее исполнить все ритуалы очищения, чтобы перевести тело в более благодатное и безопасное состояние – имиакэ, или «возвышение из загрязнений».
Для современных людей список ритуалов, применявшихся когда-то, чтобы обеззаразить живых и мертвых, может показаться бесконечным. Вот перечень основного: выпить сакэ до и после любого контакта с телом, зажечь благовония и свечи, чтобы огонь избавил от заразы, бодрствовать всю ночь рядом с телом, чтобы никакой злобный дух не вселился в него, растереть в ладонях соль после кремации.
К середине XX века все больше людей стало умирать в больницах, вдали от дома, и профессионалы похоронного дела стали замечать, что японцы перестали считать мертвецов нечистыми. Процент кремаций вырос с двадцати пяти (на рубеже веков) почти до ста. Люди посчитали, что заразы можно избежать, предав тело огню. Такой же сдвиг произошел в Соединенных Штатах, но результат был иным. Там превращение похоронного дела в профессию привело к величайшему страху перед мертвым телом, и это обескураживает. Снова взгляд в зеркало.
В Иокогаме, втором по величине городе Японии, вы найдете ластель (это гибрид слов last – «последний» и hotel – «отель»). Иначе говоря, это последний отель, в котором вы когда-либо остановитесь… потому что вы мертвы. Это отель для мертвецов. Управляющий ластеля, господин Цуруо, вовсе не водил нас по затянутым паутиной коридорам со свечой в руке, как можно было бы ожидать от владельца отеля для покойников. Он был забавным, общительным и по-настоящему приверженным идее этого учреждения. В конце моего визита я шептала в диктофон: «Я хочу такой, я хочу отель для мертвецов, я хочу такой же».
Господин Цуруо повел нас в лифт.
– Этот лифт, конечно, не для посетителей, – извинился он. – Только для носилок и работников.
Лифт выглядел таким чистым, что с его пола можно было есть.
