Звери, ставшие партнёрами людей по путешествию, особенно быстро становятся любимцами. Вопреки, а возможно и благодаря тому, что приносят порой массу неудобств, как мой тогдашний попутчик. Беда, как известно, сближает. Ведь сущность настоящего путешествия не отдых, а наоборот, огромный внутренний труд, преднамеренный кризис; ещё точнее — экзамен.
О воле к Волошину[67]
Сегодня исполняется 80 лет со дня физической смерти величайшего геопоэта если не мировой, то, как минимум, нашей отечественной истории.
ЦИТАТА«…Макс был настоящим чадом, порождением, исчадием земли. Раскрылась земля и породила: такого, совсем готового, огромного гнома, дремучего великана, немножко быка, немножко бога, на коренастых, точёных как кегли, как сталь упругих, как столбы устойчивых ногах, с аквамаринами вместо глаз, с дремучим лесом вместо волос, со всеми морскими и земными солями в крови („А ты знаешь, Марина, что наша кровь — это древнее море…“), со всем, что внутри земли кипело и остыло, кипело и не остыло. Нутро Макса, чувствовалось, было именно нутром земли…»
Суть здесь не в размашистости и в то же время нежности мазков в портрете. Суть не в авторе (это Цветаева). Суть даже не в любви. А в уникально точном и объёмном — скульптурном — видении героя. Листая тома трогательных и тонких воспоминаний современников о Максимилиане Волошине, поражаешься, сколь фрагментарным и односторонним, как правило, рисуется при этом его образ. Отсюда — кривотолки о «второразрядном художнике», о «поэте, у которого мало (или вообще нет) великих стихов». Тот же Викентий Вересаев, признавая феноменальный авантюризм и завораживающее великодушие Макса, в войну спасавшего белых от красных, а красных от белых — говорит об ощущении «невыносимой скуки» от непрестанных волошинских культурологических импровизаций. «Макс чрезмерно увлекался парадоксальной игрой мысли» (Маргарита Сабашникова). Всё это — не то чтобы заблуждения, ибо вполне допустимо рассматривать историческую фигуру под сколь угодно заострёнными углами. Но всё это — только проекции.
Я хочу сказать, что существуют какие-то главные критерии, параметры, по которым прежде всего следует расценивать образ и наследие Максимилиана Волошина. Тогда становится понятен подлинный его масштаб.
ГИПОТЕЗАЕсть предположение. Новая антропология (если таковая ещё возможна), ненайденное до сих пор интегральное понимание человека, будет зиждеться на базовом понятии мифа. Миф — это главная и подлинная реальность, мерило всего и вся. То есть всё, что мы называем первичной реальностью — феномены, рассматриваемые естественными науками — оказывается «недореальностью», всего лишь разновидностями материала для мифа. Гуманитарные науки органично займут место естественных и точных, а естественные приобретут определённый элемент призрачности. Как когда-то наука начинала строить картину мира на понятии атома — который и был сперва буквально «неделимым», так в будущем всё будет плясать от мифа.
В такой Вселенной человеческий тип, называемый мифотворцем, становится центральным. Метафорическое сближение предмета антропологии с богом-создателем — формулируемое вполне обиходным словом «творец» — лишается вдруг этой своей метафоричности. При этом конкретная природа мифотворчества (художество, бытовая мистификация, реклама, PR, брендинг, политтехнологии и прочие «гуманитарные технологии»), возможно, уже не столь важна, важна сама способность, врождённая или выработанная, к построению новых мифов.
И вот всё понятнее становится титанизм фигуры Максимилиана Александровича. Этот деятель сразу многих искусств и сфер интеллектуальной активности занимался не художествами и прочими «сферами» в их частностях. Нет, он просто методично, в течении существенной части своей изумительной жизни строил колоссальный (культурно-географический, но это уже подробность) миф под названием «Коктебель», необходимо включающий его «историческую оболочку» — Киммерию. Оболочка выветривается быстрее, но миф Коктебеля, полуразрушенный за 80 лет после смерти автора, стоит прочно, как геологический останец, и ещё долго сможет простоять, сколько ни будут вытаптывать, расшатывать и расковыривать это виртуальное пространство туристы, продавцы сувениров, постояльцы домов творчества и прочие «поклонники Коктебеля».
ЭНЕРГЕТИКАСамо слово паломник, напомним, означает того, кто обязан унести со священной территории некий (почему-то непременно вещественный) фрагмент, по сути — сувенир. Лист пальмы из Мекки — это, конечно, «возобновляемый ресурс». Искусственно возобновляемым может быть, скажем, «подлинный камень Парфенона»: хранители давно догадались разбрасывать по ночам мраморную крошку из сродственных здешней архитектуре карьеров — чтобы растаскивали её, а не отламывали постепенно кусочки самой святыни. (Берлинскую стену, если вдуматься, вовсе не обязательно было торжественно-символически крушить: так или иначе туристы, безо всяких высоких идей свободы, разнесли бы её постепенно по кирпичику.)
Вернёмся к странному, кажущемуся натянутым, сопоставлению мифа и атома. Атом, после долгих веков неделимости, более столетия назад оказался не просто способным к деконструкции, но притом ещё и полным невероятных количеств энергии, высвобождающихся в этом процессе. Смотрите: какие титанические, буквально взрывчатые силы, спрятанные в созданном мифе, обнаруживаются при его быстром разрушении. Вообще, не распад ли мифов — основной детонатор мировой истории?
Пусть это не совсем то же, или совсем не то же самое, что ядерная реакция, — но какое подозрительное сходство…
А распад мифов более медленный и управляемый, как это бывает, скажем, при эксплуатации их в различных культурных и политических проектах — чем не «мирный атом»? Те же разнообразные коктебельские фестивали, питаемые твердыней местного мифа, и понемногу подтачивающие и обедняющие её. Ресурс проедается, возобновлением не озабочен никто; восстановительные (они же, собственно, и есть мифотворческие) технологии здесь давно забыты. А исполняемые энтузиастами сохранительные функции, разумеется, способны лишь в какой-то степени замедлять ставший неизбежным процесс.
ГЕОПОЭТИКАВернёмся к цветаевской цитате (это мемуар о Максе — «Живое о живом»). Здесь и дальше по тексту автор упорно повторяет мысль о «земной», «земляной», «геологической»
природе своего героя. От описания особенностей внешности Макса она протягивает мысленные нити к миру хтонического, к метафизике земных недр, поверхностных сколов и срезов. Максимилиан Волошин в интерпретации Цветаевой — судя по всему, первая, и сразу же гигантская, фигура геопоэтики (что бы ни означало это слово) в мировой литературе. Понятие Genius Loci существовало всегда, но оно связано больше со сберегающей ролью, для описания же роли (ролей) Макса оно не точно и недостаточно. Волошин оказался первопроходцем в области игрового, но при этом сразу и технологичного, — то есть лишь отчасти спонтанного, — построения территориального мифа. Следует изучать артистические и жизнетворческие практики обитателей и гостей коктебельского Дома Поэта именно с точки зрения производственных технологий.
Практики эти уже тогда демонстрировали ошеломительное разнообразие; но на Волошине и прочих «обормотах»
