Другие? Он опускает глаза, и теперь его лицо опять наполовину скрыто рукавами. Он сидит у стола, сгорбившись и опершись подбородком на скрещенные руки. В такой же позе он сидел перед тем, как Артемида задала свой вопрос «почему». Сквозь белые волосы, падающие на лоб, ему виден только туман, неясное пятно – все, что осталось после потери памяти. Наблюдатель, живущий в нем, – сознание, которое сейчас пытается воссоздать головоломку прошлого, – без конца блуждает между Артемидой и «другими», от окна к двери зала, в надежде зацепиться взглядом за какую-нибудь подробность, запустить механизм, который позволит ему воссоздать прошлое.
Оловянные солдатики…
Он видит их, выставленных в ряд на соседнем столе. Это не его солдатики, они принадлежат его брату Мидасу. Мидас как раз пытается превратить своего оловянного полковника в золотого. Пока что тот больше похож на медного.
Итак: слева от него Артемида с глобусом; справа – Мидас с его оловянными солдатиками. Что дальше?
Разноцветные пастельные мелки. Они парят в воздухе, но их движение не хаотично… Как миниатюрные спутники, они вращаются по орбите вокруг другого его брата, Урана – художника в их семье, – который сидит чуть дальше.
Итак: слева Артемида со своим глобусом, справа – Мидас с оловянными солдатиками; чуть дальше – Уран с его пастельными мелками. Что дальше?
Поле его обзора расширяется, когда он снова представляет себе ту сцену. Теперь ему видны силуэты близнецов – Елены и Поллукса, они занимаются акустическими экспериментами с камертоном. А потом он видит Венеру, которая пытается заколдовать скарабея, сверкающего на солнце как драгоценный камень. Где все это происходит? Он не помнит ничего, кроме столов и светлых окон.
Понимают ли неумелые великаны-подростки, увлеченные своими опытами, как усердные школьники, что однажды они станут королями и королевами мира – мира, который не будет иметь ничего общего с глобусом, лежащим на коленях Артемиды?
Он задает себе этот вопрос, пытаясь одновременно разглядеть тень в глубине комнаты, там, где туман, застилающий его память, еще не рассеялся.
Кто есть Бог? Чего хочет Бог? Как выглядит Бог?
Воспоминания вращаются вокруг этой центральной фигуры и, однако, не позволяют увидеть его лицо. Он смотрит на Бога сквозь упавшие на глаза пряди волос, уронив голову на стол, на скрещенные руки, и от волнения у него перехватывает дыхание.
Ему страшно.
Он не понимает, он никогда не понимал, чего Бог ждет от него. Для его братьев и сестер все так просто: они принимают свою власть, следуют правилам. Они делают то, что написано в их Книгах, не задавая вопросов. А он, Один, боится стать таким, каким его хочет видеть Бог. Но еще больше боится, что никогда не станет таким. Эти переживания слишком сложны для него.
Внезапно вихрь пронизывает его память, и все тело сотрясает дрожь. Бог зашевелился, он направляется к нему! Ему становится так страшно, как никогда в жизни… Но почему же Бог, приближаясь, остается неясной тенью? Он обязательно должен вспомнить лицо Бога, это главное.
Бог приближается очень медленно, как бывает во сне. Бог проходит мимо стола Елены и Поллукса с их камертоном, мимо скарабея Венеры, мелков Урана, оловянных солдатиков Мидаса. Бог направляется к нему, именно к нему. Бог видел, что он не учится управлять своей силой, как другие. Бог разочарован. Бог отберет у него Книгу. Бог отвергнет его, он будет изгнан из дома.
Бог поднимает руку.
Рука Бога – это первое, что ему удается вспомнить. Неужели у того, кто приближается, кто пугает его все больше и больше, есть обычная рука?
Он думает, что рука Бога поднята для удара, но она шутливо взъерошивает ему волосы.
Бог отходит без единого слова, по-прежнему оставаясь неясной тенью, а его бросает в жар. Страх уступает место безумной любви. В его голове возникает сознание, важнее которого нет ничего в мире: сегодня ему можно остаться дома с Богом и остальными.
Здесь воспоминание заканчивается.
Nota bene: «Обуздывай свою силу».
Кто произнес эти слова, и что они означают?
Пропавшие
Хотя Небоград казался неподвижным – этакий архитектурный улей, висящий в облаках, – на самом деле он находился в непрерывном движении. Гонимый ветрами и подталкиваемый множеством пропеллеров, он передвигался в пространстве довольно беспорядочно. Сейчас летающий город уже накрыл своей тенью промышленные кварталы Опалового побережья. Прижавшись к окну кабины, медленно скользившей по канатной дороге вниз к отелю, Офелия не спускала глаз с Небограда. Она надеялась, что появление столицы в здешних местах – чистая случайность и, как только ветер переменится, город быстро отнесет обратно к северу.
– Ради бога! – простонала Агата. – Только не говори мне, что Двор находится там, наверху!
– Видишь самую высокую башню? В ней и располагается Двор, – объяснила Офелия.
– Это просто немыслимо! Сначала бес-ко-неч-ный полет на дирижабле, затем поездом по туннелям, потом пешком по скалам, дальше подъем и спуск по канатной дороге, а теперь еще и тащиться на башню? Я уже начинаю жалеть о нашей уютной долине… Великие предки! – вскрикнула она, прижав ладонь в кружевной перчатке к окну кабины. – Смотри, там люди падают вниз!
И она указала на запряженные северными оленями огромные сверкающие сани, которые скользили по воздуху.
– Они не падают, – успокоила ее Офелия. – В Небограде созданы очень удобные воздушные коридоры. Они похожи на Розу Ветров. Их изобрел местный архитектор, который умеет изгибать пространство, как пластилин.
– Ой, сани приземлились как раз перед нашим отелем! – воскликнула Агата, которой это событие казалось гораздо интереснее объяснений сестры. – Из них выходят мужчины. На них по-тря-са-ю-щи-е мундиры! Если бы только Шарль мог так одеваться, в белое с золотом! Интересно, это принцы?
– Нет, – пробормотала Офелия без всякого воодушевления. – Всего лишь жандармы.
– Надеюсь, они пришли не за нами?
Едва они вышли из кабины фуникулера, как Агата получила ответ на свой вопрос. Жандармы, которые сейчас допрашивали их семью, пригласили Офелию в свои огромные позолоченные, обитые мехом сани, стоявшие перед отелем.
– Монсеньор Фарук желает вас видеть, мадемуазель.
– Меня? Зачем?
– Затем, что он хочет вас видеть, – ответили ей с бесстрастной вежливостью. – Мадам Беренильда не с вами?
– Нет, – коротко ответила Офелия.
– Очень жаль. Садитесь, мадемуазель.
Офелия старалась скрыть от родных свою тревогу. Неужели Фарук окончательно потерял терпение? Может, он все-таки захотел, чтобы она прочитала его Книгу? Торн, скорее всего, находился на другом конце ковчега, а Беренильда еще не вернулась из санатория. От одной только мысли, что ей придется одной предстать перед Фаруком, у Офелии начинались спазмы в желудке. Она удивилась и одновременно утешилась, увидев, что вместе с ней в санях на покрытых мехом скамейках сидят сестры Арчибальда. Они выглядели непричесанными и ненакрашенными, платья были застегнуты кое-как, наспех.
– Что случилось, мадемуазель Пасьенция? – шепотом спросила Офелия, садясь напротив старшей сестры. – Чего они от нас хотят?
Вместо ответа Пасьенция, совершенно неожиданно
