– Я буду рад видеть и твоего брата Хельги, – заранее собравшись с духом, почти спокойно ответил Ингвар. – От него только и нужно – дать клятву, что пришел с миром и на мои права не покушается. А он этого сделать не желает.
– Вот как? – Эльга более живо взглянула на него. – Не желает? Ты получил от него ответ?
Ингвар молча кивнул ей на дружинную скамью. Там встал Перезван – знатный родом, но наиболее молодой из бояр Хельги, темноволосый, кудрявый, дерзкого вида. Всего лишь вчера вечером, чуть раньше Эльги, он прибыл в Киев с ответом на речи князя, переданные через Селимира.
– Будь жива, княгиня! – Он низко поклонился ей. – Как солнце красное ты появилась, от беды меня избавила. Хельги конунг мне повелел тебя повидать и разузнать, не чинят ли тебе какой обиды и всем ли ты довольна. А то слухи ходят разные, и Хельги конунг не может никому клятв в дружбе давать, пока не ведает, не порушена ли честь твоя и рода Олегова.
Слушая его, Эльга заметила, как дернулось лицо Ингвара при словах «Хельги конунг». Все люди ее брата упорно называли его так, и это приводило в досаду Ингвара, привыкшего – и считающего правильным, – что от Варяжского моря до Греческого больше нет никаких конунгов, кроме него. Но тем не менее люди Хельги были в своем праве: вождь знатного происхождения, владеющий кораблями и дружиной, на северной родине его предков звался конунгом. Только морским.
– Моя честь… – начала Эльга и запнулась.
Она не могла сказать, что ее честь задета – тем самым она преградила бы Хельги путь в Киев. Но и сказать, что все как должно, ей не давала эта самая честь.
– Ответь ему сам, княже. – Взяв себя в руки, она пристально и с вызовом посмотрела на Ингвара. – Скажи, что ты не задел честь своей княгини и соправительницы, матери своего единственного законного, признанного людьми и благословленного богами наследника, без ее согласия приведя в Киев другую знатную жену и пообещав ей часть наших общих земель. Мы заключали наш договор перед дубом Перуновым на Святой горе, и по нему все земли, коими владели мой стрый Олег и ты, переходят к нашему сыну Святославу нераздельно. Скажи моему брату, что ты не нарушил слова, отдав часть их другой жене и ее потомству! И если не можешь, почему тебя удивляет, что и он не дает тебе клятв?
Ингвар стиснул зубы; гриди и бояре отводили глаза, все разом пристыженные.
– Своими землями я могу распоряжаться сам, – резко ответил Ингвар, мысленно спрашивая себя, откуда она узнала.
– Это наши земли! – Пристально глядя на него, Эльга слегка наклонилась вперед.
– Я сам взял их на щит и не обязан твоему стрыю!
– Если то, что ты взял сам, – твое, тогда и то, что взял мой стрый, – мое. Перед Перуновым дубом мы заключали уговор объединить твое и мое наследство и владеть им совместно, втроем с нашим сыном. Святослав уже будет после нас владеть всем этим один – от Нево-озера до устья Прута и Днестра. Чем-то в одиночку распоряжаясь, ты нарушаешь уговор и навлекаешь на себя гнев богов. И не ты должен спрашивать клятв дружбы с моего брата, а он – с тебя. Потому что он ни в чем тебе не изменил и слова никакого не нарушил. Я желаю видеть здесь моего брата, Хельги сына Вальгарда, – твердо продолжала Эльга, видя, что Ингвар не находит ответа. – Он знает кое-что, о чем и нам следует услышать.
– Да, – обронил Ингвар, – о твоем брате Эймунде.
– Что? – другим голосом спросила Эльга.
Ингвар помолчал, с облегчением видя по ее лицу, что этим жестоким способом хоть на время заставил ее оставить обвинения, которых не мог опровергнуть.
– Что ты знаешь… о моем брате Эймунде? – хрипло произнесла она, ужасаясь тому, что не спросила об этом ни Синая, ни Владиву.
– Его нет с Хельги, – прямо ответил Ингвар. – И не было. Они не видели его с того дня… когда мы все вошли в Боспор Фракийский. И я не видел. И Свенельдич. И плесковичи ваши. А значит… из пролива он не вышел.
Эльгу будто ударило в грудь нечто холодное и острое. Затряслись руки, зашумело в голове. Пока не было вестей от других частей разделенного войска, она могла надеяться увидеть родного брата живым. Но третий из старших вождей вернулся без него… А значит… его приняли огонь и вода того злополучного пролива еще в начале лета. Четыре месяца назад.
Ловя воздух ртом, Эльга и хотела зарыдать, лишь бы вдохнуть. К ней подскочил отрок, протянул ковш с водой; его перехватила Ростислава, попыталась напоить княгиню, но вода потекла на грудь. Раздался всхлип: Ута зажала себе рот руками, но не могла подавить плач. Гриди смотрели на женщин с болью, но чем тут поможешь?
Ростислава и Звездочада вдвоем подняли Эльгу с сиденья и вывели из гридницы. Вслед за ней Гримкель увел Уту. Но еще какое-то время висело молчание, отроки не поднимали глаз, будто были виноваты.
* * *В долгие дни неизвестности Эльге казалось, что любые вести будут лучше этого бесконечного мучения. Первое испытание – Манарово письмо о разгроме в Боспоре Фракийском – почти не подорвало ее мужества, она крепилась и делала, что могла. И смогла она немало: в стольном городе жизнь шла своим чередом, Асмунд готовил сбор полянского ополчения, древлянам дали понять, что Киев и без князя не остался без власти и защиты. При втором ударе – возвращении Ингвара с новой женой – она сохранила достаточно сил для борьбы. Но два последних удара подряд: весть о возможной гибели Мистины и верной – Эймунда – едва не лишил ее сил вовсе. Эймунд мертв, причем уже давно, и это правда. А это горестное известие придало веса и тому, чему она верить не хотела. Если Эймунд мертв, зачем она тешит себя надеждами, будто Мистина жив? Ведь и он – простой смертный человек, а самая большая удача не может быть неисчерпаемой…
Весь день Эльга провела в своей старой жилой избе, никуда не выходя и никого не допуская к себе, кроме женщин. Боль из-за жестокости судьбы к ней и ее близким терзала, как нож
