Через женщин к ней войти просил позволения князь Боян, обещая рассказать о последних неделях жизни ее младшего брата: в то время они часто виделись. Но Эльга отказалась от этой встречи.
– Я хочу видеть моего брата Хельги, и больше никого, – велела она передать и Бояну, и Ингвару.
Уже в сумерках в дверь снова постучали – и раз уж отроки нарушили приказ не беспокоить княгиню, значит, у них нашелся весомый повод. Святожизна, старшая дочь Ростиславы, вышла на крыльцо и очень быстро вернулась.
– Приехал… воевода Свенельд, – доложила девушка. – Просит увидеть княгиню… или хотя бы сноху свою.
Превыше всего на свете почитающая родовые законы, Ута тут же встала, готовая беспрекословно выйти к отцу своего мужа. Но Эльга поднялась даже быстрее нее. Само имя Свенельда несло ей надежду на помощь.
– Пусть войдет! – торопливо велела она и сама пошла навстречу.
Когда в низком дверном проеме появился Свенельд, от вида его склоненной головы и широких плеч Эльгу вновь пробрала дрожь мучительного волнения.
Отец и сын были во многом похожи: высоким ростом, сложением и даже чертами лица, хотя Мистина, благодаря красавице матери, уродился пригляднее собой. Даже горбинка на носу от давнего перелома, пусть каждый получил его сам по себе, усиливала это сходство. И когда Свенельд поднял голову и взглянул на Эльгу своими глазами цвета желудя – не серыми, как у Мистины, но из-под таких же прямых русых бровей, в груди у нее вдруг что-то лопнуло, она глубоко вздохнула, и потекли слезы. Мистина и все лучшее, что она привыкла связывать с ним – веселость даже в тяжелых обстоятельствах, упорство, изобретательность, преданность, – показались так близки, что лишь руку протяни.
Ничего не говоря, Свенельд шагнул к ней и обнял. Отец Эльги погиб пять лет назад, отец Уты жил на другом краю света, и из всех родителей их семьи – князя, его побратима и их жен – в живых и поблизости оставался лишь Свенельд. И сейчас, когда Эльга прижималась лицом его плечу, вдыхая запах конского пота и осеннего леса, ей казалось, что о причинах ее горя он знает не меньше нее самой. Недаром же пару месяцев назад он открыл ей некую семейную тайну, неизвестную даже Уте… И она обнимала его с такой надеждой, будто это могло как-то притянуть в ее объятия того, кого она почти не надеялась увидеть среди живых…
* * *К следующему дню Эльга настолько оправилась, что вновь появилась в гриднице. Встреча со Свенельдом вдохнула в нее бодрость: видя в его чертах черты Мистины, она вновь поверила, что слухи лгут и он жив. Но гибель Эймунда оставалась жестокой правдой и требовала от нее действий.
– Если ты не хочешь допустить моего брата Хельги в Киев, я сама поеду к нему в Витичев, – сказала она Ингвару.
Князь с княгиней сидели на помосте, на своих престолах, как обычно бывало в последние два с лишним года. Но и они сами, и дружина, и собравшиеся старые киевские бояре – молодые большей частью ушли в поход – понимали: это не разговор мужа и жены, а переговоры союзников, которые вот-вот могут стать противниками. Эльга была бледна и напряжена, но по виду спокойна. Ей самой казалось, что душа ее затвердела и ничто уже не может причинить ей боль. Но требовалась вся ее стойкость, чтобы сохранять власть над чувствами и мыслями.
– Нет. – Ингвар переглянулся со своими старшими гридями и покачал головой: – Нечего тебе там делать.
– Ты не хочешь меня пропустить? – Эльга подняла брови в насмешке.
Она уже не ждала от мужа ничего хорошего, поэтому встретила эти слова без удивления.
– Нет, – упрямо ответил Ингвар. – Не хочу, чтобы у него в руках оказалась моя… княгиня киевская.
Он не решился сказать «моя жена», но эти слова навели Эльгу на мысль, заставившую ее усмехнуться. Сестра Хельги и жена Ингвара, в их противостоянии она, будучи в Киеве или в Витичиеве, в обоих случаях стала бы заложницей.
– Но если ты меня, княгиню киевскую, считаешь своей пленницей, получить уверения в дружбе от моего брата будет уж никак нельзя, – улыбнулась она. – И тогда вам придется думать не о том, где нахожусь я, а о том, сколько дружины у каждого из вас…
Ее слова упали в тишину, как льдинки в стоячую воду, и все затихло. Гриди и бояре переглядывались; на лицах отражались потрясение и тревога. Эльга очень ясно сказала: попытки Ингвара приневолить ее приведут к войне с Хельги, а насколько тот сейчас превосходит его военной силой, Ингвар знал и сам. Как знала и его дружина.
– Ты мне войной грозишь? – Ингвар подался вперед. Он был из тех людей, кого даже весомыми угрозами можно скорее раззадорить, чем напугать. – Пусть попробует! Ваш уб… твой бойкий братец не пойдет на Киев с мечом, когда узнает, что у меня в руках две его сестры и их дети!
Эльга выпрямилась, сложив руки на коленях, светлая и величественная, будто береза на вершине горы.
– Киев – наследие мое и моего рода. Ты, я вижу, задумал воевать за чужую власть, сидя в чужой земле и взяв меня в заложницы. Храбрости тебе не занимать, но достанет ли удачи? Не так давно ты испытал ее. Пусть все эти мужи, – она слегка обвела рукой гридницу, напряженно на нее смотревшую, – скажут, велика ли твоя удача оказалась. С такой малой мерой человеку следует за счастье счесть, если он удержит собственное наследие. Посягать на чужое – весьма неразумно. А мой брат Хельги, хоть и остался в глубине чужой земли с малой частью войска, и выжил, и одержал победы над греками, и взял хорошую добычу, и вернулся на Русь!
Произнося эти слова, Эльга повернула поднятую руку, и всем стал виден золотой браслет. Жемчужины окаймляли узорный эмалевый щиток. Это сокровище, равное годовым податям с нескольких хороших волостей, ей передал Синай – вынул из-за пазухи, обернутый в простой льняной лоскут. В золоте
