Кожа ее светилась, черты лица проступили резче. Глаза заблестели так ярко, что блеск этот наверняка заметен был в темноте, как у ведьм или кошек. Голос стал неожиданно грудным и глубоким. На самом-то деле, Машка просто впервые в жизни дала ему волю. Раньше-то она голос все время сдерживала, притворяясь, хоть и не нарочно.
– Ты что так сияешь? – спрашивали у нее. – Влюбилась, что ли?
Машка кивала, смеясь, и убегала, унося с собой на кончике языка песенку. Она теперь все время что-то напевала. Вполголоса или про себя.
Ждать свиданий оказалось вовсе не тяжело. Главное просто верить, что они будут. Свидания, как светящиеся точки, складывались в пунктирную линию, освещая всю ее незатейливую жизнь. Они горели где-то там впереди, манили, звали, заставляя утром вставать, а вечером ложиться, с каждым днем приближая драгоценный час, который рано или поздно непременно наступит.
Вбежав в назначенное время в рентген-кабинет, Машка с разбегу запрыгнула на стол, вытянулась на нем и уже оттуда стала отвечать на ставшие привычными за столько лет вопросы.
– Имя? Фамилия? Год рождения? Класс? – спрашивала техник, заботливо укутывая Машкины бедра свинцовым прорезиненным фартуком и производя все необходимые замеры. Наконец уже выходя, чтобы за дверью, в соседнем помещении, нажать на кнопку, техник задала последний вопрос: – Ты не беременна?
– А? – Машка неожиданно очнулась. – Что? – Вопрос был привычный. Девочкам его задавали лет с четырнадцати, и всегда на него легко и просто было отвечать нет. – Ой, вы знаете, я не знаю.
– Здрасте! – Техник остановилась. – А кто знает-то? Месячные в последний раз когда были?
– Не помню.
– Ну ты даешь, Самарина! А с виду такой паинькой прикидываешься. Ну, вставай, горе мое. Придешь, когда месячные начнутся. Если начнутся, конечно. А не начнутся, иди к врачу и принеси нам справку. Только скорей! Как только, так сразу! И так ты уже на два месяца из графика выбилась.
* * *У сколиозников редко появлялись пролежни. Считалось, их организму присуща высокая сопротивляемость. Тем не менее отдельные случаи все-таки наблюдались. Лечили их по старинке, синтомицином, мазью Вишневского, и, как обычно, средства эти не особенно помогали. Пациенты не жаловались. Это тоже было одно из присущих сколиозникам свойств, не то стоицизм, не то пофигизм. Но Аню, как сиделку, вид гноящихся ран доводил до слез. Кроме того, ей виделся в них вызов ее профессионализму. Она щедро поливала раны антибиотиками и мазала мазями, но толку от ее стараний было мало. Кроме того, оставалось непонятным, почему у одних пациентов пролежни возникали часто, а у других не появлялись совсем.
Однажды в перемену толстая старшекурсница Юля, губастая, с густой шапкой спутанных кудрей, под большим секретом открыла Ане страшную тайну. Оказалось, что, если спереть из процедурной самую капельку дорогущего состава, которым обрабатывают плечи и спину, прежде чем закрепить пациента на щите, развести в десять раз и полученным раствором обработать пролежни, раны затянутся за пару дней. И потом больше появляться не будут.
– Кожа делается как дубленая! Хоть кипятком ее потом шпарь, хоть кислоту на нее лей.
– А почему им всем тогда этого не делают? – усомнилась Аня.
– Так дорого же! Раствора и так недостаточно присылают. Если всех подряд от пролежней им лечить, на обработки не хватит.
– Но ты ж говоришь, почти все так делают?
– Многие, да. Но мы ж по чуть-чуть отливаем, и не для себя. Не знаю, как ты, но я на эти язвы смотреть уже не могу. Умом понимаю, конечно, что антропоморфы не совсем люди, что им на все пофиг, но мы-то сами люди или где, в конце концов?! – И Юля зашарила по карманам в поисках сигарет. Третьекурсники почти все дымили как паровозы. – Видишь ли, дорогая салага… – Юля сделала паузу и затянулась.
Салагами в школе называли первокурсников подготовительных отделений. В отличие от избравших профессионально-техническое обучение. Те с самого начала становились профи. Что было закономерно, ведь большинство из них просто совершенствовало навыки, приобретенные за годы общественного труда. В отличие от салаг, которым приходилось бросать привычные занятия и срочно осваивать что-то новое, близкое к избранной профессии.
Некоторые шли другим путем – разгружали по ночам вагоны, таскали мебель, убирали мусор. Тяжело, зато и час шел за два.
С медиками, впрочем, все было проще и жестче. Все зачисленные на медфак считались законной добычей больницы. Те, кто не шел потом по каким-то причинам в университет, оставались навсегда медсестрами, медбратьями, рентгенотехниками, узистами, акушерками.
Юля выдохнула дымовое кольцо, и несколько минут обе молча наблюдали за тем, как оно, медленно тая и расплываясь, уходит в небо.
– В нашей с тобой профессии что самое трудное? Не терять человеческий облик. Не отрастить самому, условно говоря, копыта, рога и хвост. Искушения-то на каждом шагу! Вон на Юрика посмотри. Глаза б мои не глядели!
И Юля смачно сплюнула себе под ноги.
* * *Самым трудным было оторваться от Юрки. Он теперь ни на шаг не отставал от Ани на смене, чуть что рвался помочь, предлагал «все сделать вдвоем, так легче» и любую Анину попытку на минутку куда-нибудь отлучиться воспринимал, как приглашение уединиться.
Наконец она не выдержала, шепотом призналась, что ей давно нужно в туалет, выбежала из палаты, завернула за угол и понеслась со всех ног, петляя, как заяц, в прямо противоположную сторону.
Прокравшись в процедурную, Аня сперва плотно закрыла за собой дверь и только потом уже зажгла свет. Найдя в холодильнике нужную бутыль, резко наклонила ее и осторожно, через заранее заготовленную воронку отлила в бутылку из-под лимонада. Миллилитров десять, не больше. Все заперла, закупорила, выключила свет и ушла.
Возвращаясь по коридору обратно, Аня чувствовала себя обладателем панацеи.
В женском туалете она смешала чудо-жидкость в бутылке с водой из-под крана. Будет теперь носить с собою, типа для питья. И потихоньку смачивать марлевые тампоны. Главное, орудовать побыстрее, чтобы Юрка ничего не заметил.
Начав с палаты мальчиков, Аня быстро обошла всех нуждавшихся в обработке. Она помнила их всех наизусть, вплоть до величины, формы и местоположения язв. Мальчики, за редким исключением, не обращали внимания на ее возню. Они вообще почти ни на что не обращали внимания. Антропоморфов ничто не интересовало, кроме видеоигр. Глаза их большую часть времени устремлены были вверх, на экран, где бесконечно сменялись кадры, где герой блуждал, преодолевая милю за милей, в кислотно-радужном мирке. Перескакивая через пропасти, переплывая бурные реки, карабкаясь по скалам и взмывая вверх, в кислотно-голубое небо с бело-розовыми кислотными
