– Ужасное место, – прошептала Джет чуть погодя, и все с ней согласились.
Уже в Саг-Харборе они первым делом заехали в винный магазин, рассудив, что им явно нужно принять для храбрости. Но можно было и не беспокоиться. Алан Грант уже приготовил бутылку вина для гостей, а себе налил виски.
– Мой совет будет противоречить законам нашей страны, – хмуро проговорил мистер Грант. – Я также боюсь, что, спасая Винсента, ты подвергаешь опасности и себя самого, – обратился он к сыну. – Тебя могут арестовать, если выяснится, что ты помогал дезертиру. – Он пристально посмотрел на сестер. – Вас всех могут арестовать.
– Мы готовы рискнуть, – сказала Френни.
– Тогда вот мой совет: Винсенту надо бежать из страны. Ему нужен паспорт и билет на самолет.
– Вы, наверное, не поняли, – сказала Френни. – Его держат в психиатрической клинике. И у него нет паспорта.
– Значит, нужно как можно скорее раздобыть ему паспорт и придумать, как вытащить его из психушки, – сказал мистер Грант.
– И что потом? – спросила Джет.
Мистер Грант невесело улыбнулся и покачал головой.
– Потом, моя милая, приготовьтесь к тому, что вы никогда больше с ним не увидитесь.
Они уезжали под вечер, когда край заходящего солнца уже почти коснулся поверхности моря и все как будто искрилось и таяло в предвечернем свечении. Они шли к машине, притихшие и печальные. Теперь они знали, что надо сделать, и это было тяжелое знание. Они сели в машину не сразу, а помедлили еще с минуту, словно пытаясь отсрочить неизбежное возвращение в реальную жизнь.
– Мы не теряем тех, кого любим, даже если их больше нет рядом, – сказал Уильям. – Поэтому сделаем, как советует мой отец. Это единственный разумный выход.
– И ты согласен? – спросила Френни. – Любой ценой?
Она обняла Уильяма за талию. Джет подошла ближе и встала плечом к плечу с Френни. Так они и стояли, объединенные общей бедой, но и радостью тоже – своей любовью к Винсенту.
– Мы с ним однажды решили, что погубим свои жизни вместе, – сказал Уильям. – Так что вперед. Приступаем к спасательной операции.
В тот же вечер Френни позвонила Хейлину. Она рассказала ему, что случилось, и он ушел с работы до конца смены, чего никогда раньше не делал. Доктор Уокер очень ответственно относился к своим пациентам, но тут он решительно бросил все и поехал к Френни. Это важно и срочно. Его зовет Френни, единственный человек, способный подвигнуть его на безрассудные поступки. В мгновение ока он примчался на Гринвич-авеню, где его ждала она. Она была такой бледной, такой встревоженной, что он прямо с порога подхватил ее на руки и не хотел отпускать. Они поднялись в ее комнату, буквально сорвали с себя одежду и вместе нырнули под одеяло. Из-за своего великанского роста Хейлин не помещался в кровати и вечно стукался головой о стену. А если лежал головой на подушке, то его длинные ноги свешивались с кровати.
Каждый раз, когда приходил Хейлин, Льюис старался держаться поближе к нему и не сводил с него глаз. Почти все остальное время стареющий ворон проводил в кухне, у батареи. Долгие полеты под вольным небом остались в прошлом, с возрастом Льюис стал домоседом, но все равно приободрялся и радовался каждый раз, когда видел Хейла. Хейлин тоже не забывал о Льюисе и всегда приносил угощение: его любимые крекеры «Ритц».
– Мне снова нужна твоя помощь, – призналась Френни.
– Ну что ж. Стоит только начать нарушать закон, с каждым разом становится все легче и легче, – сказал Хейлин. – После той липовой справки об астме я мог лишиться медицинской лицензии. И что теперь?
– Теперь нам нужно вытащить Винсента из Пилгрима.
Хейлину всегда казалось, будто Френни пахнет ландышами, что цветут ранней весной в самых диких «лесных» уголках Центрального парка. Он тосковал о былом, но теперь, когда они с Френни вновь были вместе, тосковал уже меньше. Френни провела рукой по его широченным плечам и обнаженной груди, в который раз поражаясь, что тот мальчик, в которого она когда-то влюбилась, теперь стал мужчиной. То есть нет. Не влюбилась. Они с Хейлом договорились: у них не любовь. У них все остальное.
– Это не просто больница, – сказал Хейлин. – Это усиленно охраняемый объект. Ты об этом подумала?
– Тут не о чем думать, – сказала Френни. – Мы должны его вытащить.
– Должны вытащить мы, а в тюрьму, если что, сяду я? – усмехнулся Хейлин.
– Зато ты спасешь человека.
Френни переплела свои ноги с его ногами. Теперь она поняла, почему в древности чудовищ часто изображали с двумя головами и с двумя торсами. Два сердца, два разума. В таком сочетании противоположностей создается великая сила.
– Но не тебя, – пробормотал он. – Потому что тебя я бы спас без вопросов.
Он погладил ее по роскошным рыжим волосам и сказал себе: Это не любовь. Ему приходилось постоянно напоминать себе об этом. Как бы там ни было, Хейлин знал, что он сделает все, о чем бы она его ни попросила. И так было всегда.
– До встречи с тобой я была сделана из шипов и колючек. Меня называли Колючей девчонкой, и у меня не было сердца. Ты уже меня спас, – сказала Френни, прежде чем попросить его помочь брату и тем самым поставить на карту все, что у него есть и будет. Она излагала ему свой план, не подозревая о том, что ради нее он был готов рисковать чем угодно. С их первой встречи. Всегда. Даже когда они были в разлуке.
В психиатрической клинике мысли Винсента стали зыбкими, хрупкими, мутными. Его побрили налысо и заставили надеть больничную пижаму, которая при его росте едва на него налезла. Ему не дали ни пояса, ни носков, чтобы не на чем было повеситься, если он вдруг решит свести счеты с жизнью. Когда он впал в исступление в общей палате и принялся крушить все вокруг, ему вкололи убойную дозу успокоительного и долго держали в ледяной ванне. Потом привязали к носилкам и перенесли в эту крошечную палату. В одиночную камеру. Здесь были мыши, он слышал, как они скребутся. Он слышал чьи-то шаги в коридоре. Здесь было все, от чего надо держаться подальше: металл, веревки, вода, страх. Он чувствовал, что слабеет с каждой минутой.
Его лицо было все в синяках после драки в общей палате. Он похудел и осунулся. Сделался тенью, бледным жалким подобием себя прежнего. Он был рад, что Уильям не видит его в таком состоянии. Его насильно кормили таблетками, туманящими сознание; это был торазин, замедляющий все реакции, в том
