– Бей по губам, – посоветовал Хейл. – Там полно кровеносных сосудов. Повреждения пустяковые, а крови много.
Потом Винсент связал Хейлина – тот любезно предоставил ему свой ремень и галстук, – и накрыл его с головой одеялом, чтобы никто не заметил подмены, пока не станет слишком поздно. И уже было поздно. Он вырвался на свободу. Уважаемый человек, врач военно-морского флота, с документальными подтверждениями в кармане. Он и выглядел по-военному: высокий, серьезный, стриженный под ноль. Он ехал, открыв в машине все окна. Он буквально физически ощущал, как к нему возвращаются магические способности. Он проезжал мимо уличных фонарей, и фонари гасли один за другим. Он включил радио, не прикасаясь к приемнику. Были вечерние сумерки, его самое счастливое время, час между светом и тьмой, когда он встретил Уильяма, когда вышел на сцену в Монтерее, когда устремился навстречу свободе, зная, что у него не будет пути назад: его прежняя жизнь завершилась, и теперь начинается новая.
У властей не было никаких оснований сомневаться в словах доктора Уокера, которого избил и ограбил опасный псих. После короткого формального расследования ему выдали новый паспорт и новый билет в Германию. Они с Френни знали, что им нельзя видеться, на случай, если за кем-то из них установлено наблюдение. И все же они отважились встретиться в последний раз, ночью, в Центральном парке, где было легко раствориться в лиловых тенях на потаенных тропинках, которые оба знали как свои пять пальцев. Листья на темных деревьях казались синими, кора – фиолетовой. Френни привела с собой Гарри. После исчезновения Винсента пес как-то враз постарел, но она все равно не спускала его с поводка, опасаясь, что он тут же помчится искать хозяина. Френни привязала Гарри к скамейке, и они с Хейлом поднялись на скалы над Черепашьим прудом и сели на камень, тесно прижавшись друг к другу. Вода блестела, отсвечивая зеленым.
– Не хочешь поплавать? – спросил Хейлин.
Это была шутка, но они не рассмеялись. Им обоим хотелось вернуться в то далекое мгновение, когда Френни не нырнула в пруд следом за Хейлом, и изменить то, что нельзя изменить. Френни прижалась щекой к его груди. Его сердце билось так громко… На дереве прямо над ними сидел Льюис. Взглянув на них сверху вниз, он щелкнул клювом.
– Забавный питомец, – сказал Хейлин. – Такой весь из себя важный и все же повсюду следует за тобой.
– Я уже говорила. Он не питомец. Он фамильяр. И он следует не за мной, а за тобой. На самом деле я не очень-то ему нравлюсь. Мы с ним слишком похожи. Два сапога пара.
– Понятно. – Хейл запустил пальцы ей в волосы. – Ты красивый сапог.
Он по-прежнему чувствовал себя утопающим каждый раз, когда рядом была Френни, и теперь им снова придется расстаться. Им нельзя видеться, нельзя писать письма друг другу, чтобы не давать властям повода для пересмотра решения о неучастии Хейлина в исчезновении Винсента. Хейлин сделал что мог. Сделал больше, чем мог. Френни больше не будет его губить, хотя он был согласен погибнуть. Лишь бы она была рядом.
Они сделали то, что должны были сделать годами раньше; они разделись и нырнули в пруд. Даже у берега вода была ледяной, но, выплыв на середину пруда, они позабыли о холоде. Ветви платанов качались на ветру. Белые стираксы, чье цветение длится лишь десять дней, как будто светились изнутри. Скоро весь парк, от края до края, утонет в буйной зелени. Сегодня ночью город пах сожалением о несбывшемся. Френни покачивалась на воде, лежа на спине. Хейлин подплыл и стиснул ее в объятиях. Когда желание быть с кем-то поглощает тебя целиком, это может быть по-настоящему страшно. Но оно дарит надежду наполнить жизнь смыслом.
– Я не могу утонуть, так что даже не пробуй меня утопить, – рассмеялась Френни. Она знала, чего хочет Хейлин, и передвинулась так, чтобы ему было удобнее в нее войти. Она тихо плакала, зная, что теряет его даже сейчас, когда они слились в одно существо.
– Можешь, можешь, – сказал Хейлин, еще крепче прижимая ее к себе. Скоро он уезжает на другой конец света. Ему нечего было терять. К чертям все проклятия и все правительства. Пусть весь мир катится в тартарары. Под ними неслышно плескались черепахи, над ними сияли звезды. – Утонуть может каждый.
Он бродил по ночам, кутаясь в черное пальто, которое приобрел на блошином рынке. Бледный, коротко стриженный, отрешенный. Теперь он довольно неплохо говорил по-французски, но если по правде, то больше молчал. Он очень недолго пробыл во Франкфурте, где практиковался в магии, запершись в одинокой съемной комнате, потом перебрался в Западный Берлин, но уже через месяц уехал во Францию, где сразу почувствовал себя почти как дома. Он поселился в крошечной гостинице в парижском квартале Маре – отличное место, чтобы скрыться от всех. Во Франции никто не спрашивает, кто ты такой и что ты здесь делаешь. Зашел в булочную за хлебом – тебе продают хлеб, зашел в бар выпить вина – тебе наливают вино, хочешь купить сыр или мясо – тебе кивают и заворачивают покупки. Он нервничал, когда видел американцев. Боялся попасться из-за какой-нибудь ерунды: бывший фанат из Вашингтон-сквер узнает его и привлечет к нему внимание в общественном месте или он сам выйдет из магазина, забыв заплатить за яблоко, и его арестуют и начнут выяснять его личность, и вот тогда все и откроется.
Ему было больно смотреть на влюбленные пары на улицах. Он бродил по ночному городу, выбирая самые пустынные и темные закоулки, возвращался в гостиницу уже под утро, потом целый день спал и выходил ближе к ночи, но в Париже влюбленные были везде и всегда, и, видя их счастливые лица, Винсент еще острее ощущал боль собственной потери. Он отчаянно скучал по Уильяму, но старался об этом не думать. Или хотя бы думать поменьше. Потому что иначе он просто не смог бы жить дальше. Несколько раз он чуть было не позвонил Уильяму, но, конечно, не стал. Это было опасно. Это могло плохо кончиться для Уильяма.
Винсент часто вспоминал Реджину, которой теперь было девять. Скорее всего, он никогда больше ее не увидит. Но так даже лучше. Так он ее не погубит своей исступленной любовью. Прошлое стало далеким и недосягаемым, оно рассыпалось пеплом, и пепел развеялся на ветру. Однажды в булочной он услышал по радио свой собственный голос. «Я бродил
