– Рада с тобой повидаться, – сказала мадам Дюран, легонько поцеловав Френни в щеку. – Какой приятный сюрприз.
Но для нее это был никакой не сюрприз. Она всегда знала, что однажды Френни придет к ней и захочет поговорить. Трудно скрывать правду от человека, наделенного даром провидения. Время от времени Френни казалось, что она явственно видит Винсента на лугу среди желтых цветов. Сейчас они с мадам Дюран уселись за мраморный столик у окна. Свет, струившийся в комнату, освещал часть обстановки, а часть оставалась в тени. Мягкая мебель, обтянутая шелком цвета спелого абрикоса. На стенах вместо привычных обоев – золотая парча. Деревянные части мебели выкрашены в бледно-голубой цвет, почти белый, но не совсем. Френни подумала, что ее маме понравилась бы эта комната.
– Когда Сюзанна жила в Париже, мы с ней на пару снимали квартиру. Квартира была совсем маленькой, но совершенно чудесной. Впрочем, Сюзанне в то время все представлялось чудесным, – сказала Агнес. – Она была влюблена.
– Да, в человека, которого погубила.
– Она его не губила. Он утонул. Они вышли в море на яхте, там у них что-то случилось, яхта перевернулась, и Сюзанна, будучи одной из нас, не могла нырнуть за ним на глубину. Она пыталась, долго пыталась. Ее потом положили в больницу с переохлаждением. Но она не сумела его спасти.
Мысль о том, что они с мамой настолько похожи, буквально ошеломила Френни. Она вспомнила, как в раннем детстве, просыпаясь после глубокого сна, первое, что она видела, открыв глаза: мама, сидевшая рядом с ее кроваткой, словно на страже.
– Она была совершенно раздавлена, но нашла в себе силы жить дальше, уже в Нью-Йорке. Когда родилась ты, она написала мне длинное, большое письмо о том, какое ты чудо.
– Вы, наверное, ошиблись, – сказала Френни. – Я всегда была трудным ребенком.
– О нет. У тебя рыжие волосы и любознательный, пытливый ум. Ты была для нее идеальным ребенком. Она говорила, что ты вырастешь настоящей красавицей со сложным характером. Насколько я вижу, все так и есть.
– Со сложным характером, да, – смущенно пробормотала Френни.
Как оказалось, она совершенно не знала свою маму.
– Это нормально, что дети по-настоящему не знают своих родителей, – сказала Агнес, прочитав ее мысли. – Даже для нас, ясновидящих, родители – совершенно непостижимые существа.
Только потом, когда подали чай в тонких фарфоровых чашках, Френни заметила фотографию Винсента, стоявшую на каминной полке. На этом снимке он был в белом костюме и сидел под большим полосатым зонтом на фоне яркого голубого неба.
– Когда сделали этот снимок? – спросила она.
– Когда он только приехал в Париж. Мы познакомились в парке.
– Он приехал в начале осени, а тут разгар лета.
Мадам Дюран поспешила сменить тему. Они заговорили о Хейлине и его интересе к парижской больнице. Потом Агнес взглянула на часы. За ней уже приехала машина. Им пора прощаться. Мадам Дюран проводила Френни до двери.
– Мне нельзя с ним увидеться? – спросила Френни. – Или хотя бы узнать, где он сейчас?
– Лучше пусть все остается как есть, – сказала мадам Дюран. – Так для него безопаснее. Когда начинается новая жизнь, лучше, чтобы старая исчезла совсем. И не стоит забывать о проклятии. Теперь оно его не найдет. У него новое имя и новая жизнь. Теперь он может любить.
Они уже стояли в прихожей, но тут что-то странное нашло на Френни. Она поняла, что просто не может уйти. Не сейчас. Она развернулась и бросилась к лестнице на второй этаж. Пол в коридоре был покрыт мягким кремовым ковром, красные стены блестели, как лакированные. В коридор выходили четыре двери. Спальня, гостиная, роскошная ванная, отделанная белым мрамором. Последняя дверь в глубине коридора была закрыта. С глухо бьющимся сердцем Френни рывком распахнула дверь. Однако в комнате было пусто.
– Френни, пожалуйста. Мне пора ехать, – крикнула снизу мадам Дюран.
И тут Френни увидела… У книжного шкафа стояла гитара.
Мадам Дюран поднялась наверх следом за Френни. Она была уже немолода, и ей было трудно носиться по лестницам.
– Меня ждет машина.
– Чтобы ехать в загородный дом?
– Да.
Желтые цветы. Френни сосредоточилась и увидела двух молодых мужчин, идущих по полю желтых цветов в бледном солнечном свете.
– Значит, он там? И Уильям тоже?
Мадам пожала плечами.
– Что ты хочешь услышать? Здесь его нет. Ты сама видишь. Он никогда не вернется, Френни. Ты должна понимать.
– Это его гитара, да? – спросила Френни.
Мадам Дюран лишь посмотрела на Френни, и та поняла, что да.
– Они останавливаются у вас, когда бывают в Париже?
– Они редко бывают в Париже. Париж не слишком подходит Винсенту для постоянного проживания. В деревне – поля подсолнухов. Там красиво и тихо. У него все хорошо, Френни. Он в безопасности.
– С учетом того, кто он такой? – спросила Френни.
– С учетом того, в каком мире мы живем.
Френни вернулась к себе в гостиницу на такси и еще долго сидела у окна, наблюдая, как сгущается ночь. Она ощущала присутствие Винсента в мире, в красоте вечерних сумерек и в желтых подсолнухах, присланных мадам Дюран прямо в стеклянной вазе. Этот букет нес в себе сообщение, он сам был сообщением, и большего мадам Дюран ей не скажет.
Френни позвонила мистеру Гранту в Саг-Харбор. В Америке было раннее утро, но мистер Грант все равно очень обрадовался звонку Френни.
– Они живут в деревне, – сказала она.
– Это хорошо, – сказал мистер Грант. – Уильям всегда любил жить за городом. Ты получаешь открытки? – спросил он.
– Да, – сказала Френни.
– Они счастливы, Френни. И мы должны за них радоваться.
Они договорились, что Френни, когда вернется в Америку, обязательно приедет в гости в Саг-Харбор. Она привезет с собой Джет, и они пообедают на крыльце с видом на океан и на остров, куда Уильям даже в шторм плавал на весельной лодке. Френни пробыла в Париже уже полтора месяца. Скоро похолодает, тропинки в парке, где Френни любила гулять, покроются тонкой корочкой льда. На поле за городом срежут подсолнухи, их стебли высохнут и пожухнут. Птицы улетят в теплые края.
– Да, – сказала она. – Будем радоваться.
Теперь, когда Френни приходила в больницу к Хейлину, он уже не лежал у себя в палате и не пропадал в кабинете физиотерапии. Он проводил консультации и изучал истории болезней других пациентов. Медсестры пожимали плечами. Врач есть врач, говорили они. Ситуация у человека меняется, но сам человек не меняется никогда. Он такой, Хейлин. Сначала думает о других и только потом – о себе.
Он уже выходил на улицу, и в какой-то из дней они с Френни поехали в парк Тюильри. Сперва Хейлин ковылял кое-как, жутко злился, называл себя хромоногим калекой
