А еще был бассейн. Он по-прежнему ее бесил. И то, как Клинт, много лет тому назад, без предупреждения закрыл свою частную практику. И миллион маленьких решений в промежутке, которые принимал он, а ей оставалось только жить с ними. Она по-прежнему ощущала себя «степфордской женой», пусть ее муж и находился в каком-то другом мире.
В темноте ухали совы, выли дичавшие бог весть сколько поколений собаки. Лайла застегнула молнию полога. Луна светила синим сквозь желтую ткань. Воспоминания о домашней мыльной опере нагоняли депрессию, его роль, ее роль, туда-обратно, он захлопывал одну дверь, она – другую. Все это лицемерное дерьмо в семейной жизни других людей, на которое она смотрела сверху вниз. Снисходительность, имя твое – Лайла, подумала она и невольно рассмеялась.
5Зеленые изгороди, которые когда-то росли по периметру тюрьмы, превратились в непроходимые заросли. Лайла отыскала проход, который прорубили Коутс и другие женщины. В саму тюрьму она вошла через пролом в южной стене. Что-то – наверное, газовая плита на кухне – взорвалось и выбило часть бетонной стены так же легко, как ребенок гасит свечку на торте. Заходя, Лайла отчасти ожидала оказаться совсем в другом месте: на пляже с белым песком, на оживленной мощеной улице, на вершине горы, в стране Оз – но попала в крыло с бывшими камерами. Стены наполовину обрушились, некоторые решетчатые двери сорвало с петель. Лайла подумала, что взрыв был мощный. Сорняки проросли сквозь пол, плесень расползлась по потолку.
Она миновала разрушенное крыло и попала в центральный коридор тюрьмы, который Клинт называл Бродвеем. Здесь все сохранилось лучше. Лайла пошла по красной линии, прочерченной посередине коридора. Различные ворота и перегородки были открыты. Армированные проволокой окна тюремных помещений – столовой, библиотеки, Будки – затуманились. Там, где Бродвей подходил к парадным дверям, Лайла обнаружила следы еще одного взрыва: развороченные шлакоблоки, покрывшиеся пылью осколки стекла, искореженная стальная дверь, отделявшая собственно тюрьму от вестибюля. Лайла обогнула обломки.
Она миновала распахнутую дверь в комнату отдыха дежурных. Ковровое покрытие заросло грибами. Пахло буйной растительной жизнью.
Наконец Лайла добралась до кабинета Клинта. Угловое окно было выбито, и в кабинет пролезли ветви кустов, усыпанные белыми цветами. В набивке порванной диванной подушки рылась крыса. Она уставилась на Лайлу, потом метнулась под груду гипсокартона.
Репродукция Хокни за столом ее мужа висела криво, углы смотрели на одиннадцать и на пять часов. Лайла ее поправила. На репродукции было простое желтоватое здание с рядами одинаково занавешенных окон. С улицы в здание вели две двери. Одна синяя, вторая красная, знаменитые цвета Хокни, яркие, как чувства, вызванные хорошими воспоминаниями, даже если сами воспоминания были смутными. Лайле нравились различные возможности интерпретации этой репродукции. Она подарила ее Клинту много лет тому назад, думая, что он сможет указывать на нее и говорить пациентам: «Видите? Ничего не закончено. Это двери в более здоровую, счастливую жизнь».
Ирония так же бросалась в глаза, как и метафора. Клинт был в другом мире. Джаред был в другом мире. Она не могла знать, живы они или умерли. Репродукция Хокни принадлежала крысам, плесени и растениям этого мира. Разбитого, пустого и заброшенного, но другого у них не было. Это было, помоги им Господь, Наше Место. Лайла вышла из кабинета Клинта и тем же путем вернулась через мертвый мир тюрьмы к проходу в зеленых зарослях. Ей хотелось на волю.
6В эти месяцы женщины продолжали появляться из мужского, мужского, мужского мира, как когда-то назвал его Джеймс Браун. Они сообщали, что в Дулинге, когда они заснули, вызванный Авророй кризис был в самом разгаре: там прошло только два или три дня. Насилие, замешательство и отчаяние, о которых они рассказывали, казались совершенно нереальными тем, кто прибыл в новое место раньше. Более того, все это почти не имело значения. У женщин этого мира были свои проблемы и тревоги. Скажем, погода. Лето уходило. А за осенью, как известно, следовала зима.
С помощью руководств и справочников из библиотеки и под присмотром – кто бы мог подумать? – Магды Дубчек, вдовы строительного подрядчика (и матери уборщика бассейна Лайлы), женщины смогли закончить некоторые из проектов, начатых Кейли до того, как ее убила безумная подруга. Муж Магды многому научил ее по части электрики. «Мой муж, он рассказывал мне, что делал каждый день. Посмотри, этот провод под током, Магда, а вот это заземление, и так далее. Я слушала. Он знать этого не знал, думал, что обращается к каменной стене, но я слушала. – Тут ее лицо стало озорным, и она живо напомнила Лайле Антона. – Во всяком случае, слушала первые пятьсот раз».
Немногие панели солнечных батарей, сохранившие работоспособность после стольких лет забвения, стали источником электроэнергии для нескольких домов на холме.
От автомобилей толку не было никакого. Не представлялось возможным определить, сколько лет они простояли в этой реальности, но состояние машин, припаркованных под открытым небом, однозначно говорило, что влага и перепады температур вывели двигатели из строя. Автомобили в уцелевших гаражах, возможно, были на ходу, но весь бензин испарился либо окислился. Зато в ангаре загородного гольф-клуба женщины обнаружили неплохо сохранившиеся гольфкары на солнечных батареях, которые заработали после зарядки аккумуляторов. И теперь женщины ездили на них по улицам, расчищенным от деревьев и мусора.
Как и «Шопуэлл», придорожное кафе «Олимпия» сохранилось весьма неплохо, и Рита Кумбс, в прежнем мире – жена Терри Кумбса, открыла его на бартерной основе, готовя на старой переносной дровяной плите, которую женщины помогли ей вытащить из подвала дома Кумбсов.
«Я всегда мечтала открыть ресторан, – объяснила она Лайле, – но Терри не хотел, чтобы я работала. Говорил, что это добавит ему тревог. Терри не понимал, как скучно быть фарфоровой чашкой в буфете».
Она сказала об этом как бы между прочим, но отвела взгляд, и на ее лице, по мнению Лайлы, читался стыд. Она стыдилась того, что счастлива, заполучив что-то свое. Лайла надеялась, у Риты все получится и она с этим справится. Со временем. Многие из них чувствовали, что изменились, но изменения эти вызывали у них стыд, словно они делали что-то противозаконное. Женщины вроде Магды и Риты внезапно обнаружили, что могут приносить пользу и процветать в этом новом мире. И по мере того, как проходили недели, они обсуждали уже не только то, о чем скучали, но и кое-что из того, о чем не скучали.
Листья меняли цвет, как и в прежнем мире, но Лайле эти цвета казались более яркими и стойкими.
В один
