Только мастерица и составляла ему компанию. Молли заснула.
Где-то около часа он отошел в туалет. Когда вернулся через три минуты, она уже спала на диване. В руке Молли сжимала банку «Маунтин дью», которую он ей дал, а детское личико наполовину покрылось паутиной.
Джаред и сам проспал пару часов в кожаном кресле. Усталость взяла верх над тревогой.
Разбудил его едкий запах, проникавший в дом через сетчатые двери, – свидетельство далекого пожара. Джаред закрыл стеклянные двери и вернулся к креслу. На экране камера нацелилась на руки мастерицы. Игла так и сновала: влево-вправо, вверх-вниз.
Часы показывали 2:54 утра пятницы. Вроде бы наступил новый день, но казалось, что предыдущий день все еще здесь и никуда уходить не собирается.
Джаред совершил вылазку через улицу, чтобы реквизировать мобильник миссис Рэнсом из ее сумки. Послал Мэри сообщение:
Привет, это Джаред. Ты в порядке?
Да, ты не знаешь, что-то горит?
Думаю, да, но не знаю, что именно. Как твоя мать? Как сестра? Как ты?
Мы в порядке. Пьем кофе и печем шоколадные кексы. Привет, рассвет!! Как Молли?
Джаред посмотрел на девочку на диване. Он укрыл ее одеялом. Голова пряталась в круглом белом коконе.
Отлично, написал он. Глушит «Маунтин дью». Я пользуюсь мобильником ее бабушки.
Мэри ответила, что скоро ему напишет. Джаред вновь повернулся к телевизору. Мастерица, похоже, не знала устали.
– Понимаю, некоторых людей это расстроит, но я не признаю стекло. Оно царапается. Я абсолютно убеждена, что с пластмассой все получается ничуть не хуже. – Камера нацелилась на розовую бисерину, которую мастерица держала между большим и указательным пальцами. – Видите? Даже эксперт не заметит разницы.
– Может быть, – сказал Джаред. Он никогда не разговаривал сам с собой, но никогда и не находился в доме с телом в белом коконе, пока рядом горели леса. И не имело смысла отрицать, что эта маленькая розовая хрень, на его взгляд, ничем не отличалась от стеклянной. – Очень даже может быть, леди.
– Джаред? С кем ты говоришь?
Он не слышал, как открылась входная дверь. Вскочил, прохромал несколько шагов, чувствуя боль в колене, и бросился в объятия отца.
Клинт и Джаред стояли, обнявшись, между кухней и гостиной. Оба плакали. Джаред пытался объяснить, что он только на минуточку отлучился в туалет, он ничего не мог поделать с Молли и что он чувствует себя ужасно, но, проклятье, он не мог не отлучиться, и все выглядело нормально, он был уверен, что все будет хорошо, она болтала, как обычно, и пила «Маунтин дью». Все было плохо, но Клинт сказал, что все хорошо. Твердил снова и снова, и они обнимали друг друга все крепче, словно силой воли могли сделать так, чтобы все стало хорошо, и, возможно – возможно, – на пару секунд им это удалось.
4Образец, который Фликинджер срезал с кисти Наны, напомнил припавшему к окулярам маленького микроскопа Фрэнку кусочек материи тонкого плетения. У нитей были нити, а у тех, в свою очередь, – свои нити.
– Это выглядит как растительное волокно, – сообщил доктор. – Во всяком случае, по моему мнению.
Фрэнк представил, как ломает стебель сельдерея, как повисают волокнистые лохмотья.
Гарт сжал и покатал кусочек белого вещества между пальцами. Когда развел пальцы, вещество натянулось, как жевательная резинка.
– Липкое… Невероятно эластичное… Быстро растущее… Каким-то образом вмешивается в химические процессы тела носителя… Агрессивно вмешивается…
Пока Гарт продолжал говорить, обращаясь скорее к себе, а не к Фрэнку, тот обдумывал понижение статуса дочери до носителя. Его это не радовало.
Гарт усмехнулся.
– Не нравится мне ваше поведение, мистер Волокно. Совершенно не нравится. – Он поморщился, размазывая белое вещество по предметному стеклу.
– Вы в порядке, доктор Фликинджер? – Фрэнк мог смириться с эксцентричностью и обдолбанностью хирурга – похоже, тот знал, что делает, – но врач орудовал острыми инструментами в непосредственной близости от его недееспособной дочери.
– Все прекрасно. Впрочем, я бы выпил чего-нибудь. – Фликинджер присел на корточки рядом с телом Наны. Острием ножниц поскреб краешек носа. – Наш друг мистер Волокно, он такой противоречивый. Должен быть грибом, но при этом такой деловой, такой агрессивный, и интересуют его только обладательницы двух Х-хромосом. А если отделить его от общей массы, он становится ничем. Ничем. Просто липким дерьмом.
Фрэнк извинился, покружил по кухне, остановил выбор на бутылке, которая стояла на верхней полке, между пищевой содой и кукурузной мукой. Содержимого хватило, чтобы заполнить на дюйм два стакана. Фрэнк вернулся со стаканами в гостиную.
– Если я не ошибаюсь, это херес для готовки. Мы пускаем его не по назначению, Фрэнк. – Но разочарования в голосе Гарта не слышалось. Он взял стакан и одним глотком осушил, удовлетворенно крякнув. – Послушай, а спички у тебя есть? Или зажигалка?
5– Ладно, Ри, все, что ты сейчас услышишь, для тебя не новость. Маленькое пристрастие стало большим, а большие пристрастия стоят дорого. Дэмиен что-то украл из дома богатого человека. Первый раз вышел сухим из воды, но не второй. Его не арестовали, просто уволили.
Почему я не удивлена? – сказала Ри.
– А потом я потеряла работу в детском центре. Экономическая ситуация была тяжелой, и женщине, владевшей центром, пришлось пойти на сокращение персонала. Странное дело, там были еще две девушки, которые пришли позже меня и не обладали моим опытом, но их она оставила. Попробуй догадаться, чем они отличались от меня?
У меня есть догадка, но лучше скажи сама, ответила Ри.
– Они были белыми. Слушай, я не ищу оправданий. Не ищу, но ты знаешь, как все устроено. Когда это случилось, я немного впала в депрессию. Нет, депрессия у меня была сильная. А как же иначе? И я начала принимать таблетки, даже когда у меня не болела голова. А знаешь, что было самым ужасным? Я понимала, что происходит. Понимала, что становлюсь гребаной тупой наркоманкой, оправдывая все ожидания. Я ненавидела себя за это. За то, что исполняла предназначение, которое мне предрекали, потому что я выросла бедной и черной.
Да, тяжелое дело, вздохнула Ри.
– Ладно, значит, ты понимаешь. А наши с Дэмиеном отношения, вероятно, все равно бы закончились. Я это знаю. Мы были одного возраста, но в душе он был моложе. Думаю, для парней это обычное дело. Но он был даже моложе большинства. Сама посуди, пошел в парк играть в футбол, когда наш ребенок лежал больным дома. Тогда мне это казалось нормальным. Он все время уходил. «Я вернусь», – говорил он, или: «Я только в «Рикс», – или еще куда-нибудь. Я никогда не спрашивала. Считала, что от вопросов лучше воздержаться. Он меня умасливал. Цветы, конфеты, новая кофточка из торгового центра. Такие вот сиюминутные радости. Казалось, в нем было что-то забавное, но на самом деле в нем крылась злость.
