– Ты их не узнаешь, – отрезал Магнус. – Ты не сможешь больше отличать любовь от ненависти. И станешь разрушать все вокруг не потому, что будешь этого хотеть – не больше, чем волна хочет сломать скалы, о которые бьется. Ты сделаешь это потому, что не будешь понимать, почему этого делать нельзя. – Он посмотрел на Джулиана с жалостью, которой было очень много лет. – Не имеет значения, добрые у тебя намерения или злые. Неважно, что любовь – светлая и созидательная сила. Магии наплевать на мелкие человеческие заботы.
– Я знаю, – сказал Джулиан. – Но что мы можем сделать? Я не могу стать простецом или обитателем Нижнего мира и бросить семью. Это убьет и меня, и их. А перестать быть Сумеречным охотником – для Эммы самоубийство.
– Есть еще изгнание, – сказал Магнус. Его глаза были бездонны. – Вы все еще останетесь Сумеречными охотниками, но лишитесь части своей магии. Это и есть изгнание, это и есть кара. И поскольку магия парабатаев – одна из драгоценнейших и сплетенных с самой вашей сутью, изгнание уничтожит ее мощь. Все, чему проклятие дает силу – мощь рун, которые вы друг на друга наносите, способность ощущать чувства друг друга и причинен ли другому вред – в изгнании все это уйдет. Если я хоть что-то понимаю в магии – а я понимаю, это означает, что изгнание несоизмеримо замедлит развитие проклятия.
– А еще оно разлучит меня с детьми! – с отчаянием сказал Джулиан. – Быть может, я никогда больше их не увижу. С тем же успехом я мог бы стать простецом. По крайней мере, тогда я мог бы видеть их хотя бы тайком, издали. – Его голос словно проржавел от горечи. – Условия изгнания определяются Инквизитором и Конклавом. Мы никак не сможем на них повлиять.
– Не факт, – сказал Магнус.
Джулиан пристально взглянул на него.
– Думаю, лучше бы тебе объяснить мне, что ты имеешь в виду, – сказал он.
– У тебя только один вариант. И он тебе не понравится, – Магнус помедлил, словно надеялся, что Джулиан откажется слушать, но Джулиан промолчал. – Ну ладно, – сказал Магнус. – Когда будешь в Аликанте, расскажи Инквизитору всё.
– Кит…
Что-то прохладное коснулось его виска, откинуло назад его волосы. Кита окружали тени, он видел знакомые и незнакомые лица: женщина со светлыми волосами, беззвучно напевающая песню; лицо отца, злобная физиономия Барнабаса Хейла, Тай, глядящий на него из-под ресниц черных и густых, как сажа на лондонских улицах в романе Диккенса…
– Кит.
Прохладное прикосновение превратилось в постукивание пальцем. Веки Кита задрожали, и над ним появился потолок лазарета в Институте Лондона. Он узнал выжженное на оштукатуренной стене странное пятно в форме дерева, вид на крыши из окна, вентилятор, лениво кружившиеся лопасти над головой.
А еще он увидел пару встревоженных сине-зеленых глаз – Ливви. Длинные каштановые волосы ниспадают вниз волной спутанных кудряшек. Когда он поморщился, она с облегчением выдохнула.
– Извини, – сказала она. – Магнус велел будить тебя каждые несколько часов, чтобы убедиться, что тебе не становится хуже. У тебя же сотрясение…
– Сотрясение? – Кит вспомнил крышу, дождь, Гвина и Диану, небо, полное туч, которые скользили вверх – и вбок, когда он упал. – Когда это я получил сотрясение? Со мной же все было в порядке.
– Так бывает, – сказала она. – Людей бьют по голове, а они и не знают, что дело плохо, пока не вырубятся.
– Тай? – позвал он и попытался сесть. Это было ошибкой. Голова болела так, словно кто-то огрел его дубинкой. Обрывки воспоминаний мелькали у него перед глазами: фэйри в наводящих ужас бронзовых доспехах. Бетонная платформа у реки. Уверенность, что им не выжить.
– Вот – Она просунула руку Киту под шею и приподняла ему голову. О зубы лязгнуло что-то холодное. – Выпей это.
Кит проглотил. На него опустилась темнота, и боль ушла. До него вновь донеслось пение – в самой глубине всего, что он успел позабыть. Повесть о том, как тебя люблю я, не знает конца.
Когда он снова открыл глаза, свеча у кровати успела погаснуть. В палате, впрочем, был свет – Тай сидел у его кровати с колдовским огнем в руке и глядел на вращающиеся лопасти вентилятора.
Кит кашлянул и сел. На сей раз было немного легче, но в горле пересохло.
– Воды, – выговорил он.
Тай оторвал взгляд от вентилятора. Кит и раньше замечал, что смотреть на лопасти ему нравилось, словно изящное кружение доставляло ему удовольствие. Тай нашел графин с водой и стакан и передал тот Киту.
– Хочешь еще воды? – спросил Тай, когда Кит осушил уже весь графин. С тех пор, как Кит видел его в последний раз, Тай успел переодеться – очередные старомодные шмотки из кладовки. Полосатая рубашка, черные штаны – так и просилось в старую рекламу.
Кит помотал головой, крепко сжимая в руке стакан. Его охватило странное чувство нереальности происходящего – вон он, Кит Грач, в Институте, и ему долбанули по голове здоровенные фэйри – за то, что он защищал нефилимов.
Отцу было бы за него стыдно. Но Кит ощущал только чувство собственной правоты. Чувство, будто в его жизни чего-то всегда не хватало, и это тревожило его и не давало покоя – а теперь вдруг судьба и случай расставили все на свои места.
– Почему ты это сделал? – спросил Тай.
Кит выпрямился.
– Почему я сделал что?
– Вот когда я вышел из волшебной лавки, а вы с Ливви ругались. – Взгляд серых глаз Тая уперся куда-то Киту в ключицу. – Вы же из-за меня ругались, так?
– Откуда ты знаешь, что мы ругались? – спросил Кит. – Ты нас что, слышал?
Тай покачал головой.
– Я знаю Ливви, – сказал он. – Знаю, когда она злится. Знаю, как она это проявляет. Она мой близнец. Ни о ком другом я такого не понимаю, но о ней – да. – Он пожал плечами. – Так вы ссорились из-за меня, да?
Кит кивнул.
– Все и всегда стараются меня оберегать, – сказал Тай. – Джулиан пытается защитить меня вообще от всего, Ливви – от разочарований. Она не хотела, чтобы я знал, что ты можешь уйти, но я всегда это знал. Джулиан с Ливви… им тяжело осознать, что я вырос. Что я могу и понимать, что какие-то вещи – не навсегда.
– Ты про меня, – сказал Кит. – Что я не навсегда.
– Тебе выбирать – уйти или остаться, – сказал Тай. – В Лаймхаусе я подумал, что ты выберешь «уйти».
– А как же ты? – спросил Кит. – Я думал, тебя отправят в Схоломант. А меня-то туда ни за что не возьмут. Я же даже азов не знаю.
Кит отставил стакан. Тай тут же его подхватил и принялся крутить в руках. Стакан был из молочно-белого стекла, с шершавой поверхностью, и Таю, кажется, нравилась его текстура.
Тай молчал, и в этом молчании Кит думал о наушниках Тая, о музыке,
