Я пригладила волосы с таким видом, словно они не превратились в слипшийся от грязи колтун.
— Спасибо, тут и правда чудесно, — самым жизнерадостным тоном ответила я. — У меня уже давно не было столько свободного времени. Пожалуй, с тех пор, как я провела лето в запертом ящике на берегу Гудзона. И кормят отменно.
— Тебе же тут плохо, признайся!
— Совершеннейшая чепуха. Оглянись вокруг, дорогая. В моём распоряжении эта восхитительно жуткая камера, безумцы за стенами без умолку услаждают слух воплями о своих бедах, и вдобавок тут шатаются целых три привидения, волоча за собой ядра на цепях. И это ещё не самое замечательное!
Я игриво улыбнулась, словно мне не терпелось поделиться ужасно интересной тайной.
Матильда нахмурилась. Она не хотела спрашивать, в чём дело. Ни за что на свете. Но как она могла устоять?
— И что же самое замечательное? — спросила она.
Я с многозначительным видом приложила ладонь чашечкой к уху. Разумеется, стоило Матильде прислушаться, она разобрала среди безумных криков и рыданий голос, поющий без слов.
— Просто какая-то чокнутая что-то мычит. — Матильда скрестила руки на груди.
— Как, неужели ты не понимаешь? Я так давно хотела написать готический роман, а лучше места для этого не придумаешь! Тут всё пронизано вдохновением — плесень на стенах, крысы под ногами, даже каша в миске.
— Зря стараешься, Покет, — презрительно усмехнулась Матильда. — Тебе меня не обмануть. Какой роман — у тебя ведь нет бумаги!
— Я пишу его мысленно, дорогая. Все передовые писатели так делают.
— Полный бред. Не зря всё-таки тебя сюда посадили. — Она помолчала, словно подбирая слова. — Послушай, Покет, не скажу, что я поверила хоть слову насчёт Ребекки, но я хочу, чтобы ты рассказала мне о ней всё. С самого начала и до той минуты, когда тебя забросили в карету в Гайд-парке.
— Хорошо.
Так я и сделала. Я поведала ей всё, не упустив ни единой подробности. Когда мой рассказ подошёл к концу, Матильда долго молчала, глядя в стену, пропитанную сыростью. Потом опустила взгляд на пол. Посмотрела на завшивленную постель.
— Почему я должна тебе верить? — спросила она наконец.
Это был отличный вопрос. И ответить на него я могла только одно:
— Потому что тебе прекрасно известно, что девочки обычно не превращаются в пустую сморщенную оболочку, надев ожерелье. Алмаз Тик-так способен творить удивительные и страшные чудеса. Но чтобы спасти Ребекку и вернуть её домой, мне нужно сначала отобрать камень у парочки старых дурней, которые его украли.
— Бабушка хочет сгноить тебя тут.
— А чего хочешь ты, дорогая?
Она задумалась, словно такой вопрос никогда не приходил ей в голову. Но потом её прекрасные голубые глаза снова вспыхнули злобой:
— Зря стараешься, Покет.
Мне ужасно хотелось снова увидеть небо. Порой я даже не могла думать ни о чем больше. Окон в моей каморке не было, и о наступлении дня или ночи я могла судить только по тому, что нам разносили — завтрак или ужин. Поэтому я рисовала небо в своём воображении — полную луну и россыпи звёзд. Или рассвет над Лондоном, окрашивающий улицы в рыжеватый цвет.
Сон бежал от меня. Я лежала в темноте. Колыбельная за стеной утихла, словно певунья услышала мои молитвы. Руки нещадно чесались от укусов. Я перебирала в памяти наш разговор с Матильдой. Жалела, что сказала ей так мало.
Вдруг раздался шорох — кто-то отодвигал засов на моей двери. Гораздо медленнее, чем обычно. И тише. Я вскочила на ноги. Сжала кулаки, приготовившись драться. Кто ещё явился ко мне среди ночи?
Дверь открылась, и в комнату упал слабый свет. Потом вошёл кто-то невысокий. Свет дрожал вокруг него, но лица я разглядеть не могла.
— Я укладывала на обе лопатки громил и повыше тебя, коротышка! — заявила я. — Так что берегись!
Незнакомец закрыл дверь, и комната снова погрузилась во тьму. Я услышала шорох ткани. Потом чиркнула спичка. Огонёк опустился на фитиль свечи в руке ночного гостя, и я наконец увидела его лицо.
Я шагнула ближе:
— Что ты тут делаешь? Ужин давно закончился.
Яго держал в руке тёмный капюшон. Он хотел что-то сказать, но, похоже, не находил слов.
— Ах ты милый оборвыш! — Я взяла у него капюшон и надела. — Ты принёс мне это, чтобы я не мёрзла холодными ночами. — Я зевнула. — Который час?
— Девятый.
— У меня выдался такой ужасный день, да ещё и с тобой толком не удалось поговорить, поскольку ты помог этому гнусному санитару заткнуть мне рот.
— Мне жаль, что так вышло, — смущённо сказал он. — Такая уж у меня работа. Если бы я ему не помог, они могли бы решить, что я делаю тебе послабления. А теперь слушай…
— Отлично тебя понимаю. А знаешь, когда этот шут гороховый отпустил меня, мне показалось, что я видела в коридоре свою подругу. Но нет, не может быть…
— Да помолчишь ты хоть секунду, Трещотка?! У нас мало времени.
— Для чего? — спросила я несколько обиженно.
— Я пытаюсь вытащить тебя отсюда!
Я ахнула от потрясения и восторга:
— Когда?! Сегодня?!
Яго присел на корточки, достал связку ключей и стал подбирать ключ к моим кандалам. Вскоре я была свободна. Яго встал и протянул мне немытую ладошку. И мы пожали руки.
25
Двадцать минут. Столько у нас было времени. Двадцать минут, чтобы сбежать из застенков. Ключи от чёрного хода и ворот на заднем дворе висели на крючке в комнате сторожа. Строго каждый час он брал эту связку и проверял, надежно ли заперты все двери и ворота. Всё остальное время он дремал за столом.
Яго дождался, пока голова сторожа склонилась на грудь, и мастерски стащил связку ключей. Но через двадцать минут, когда часы
