— Второй попытки у нас не будет, — сказал Яго, когда мы на цыпочках вышли в коридор. — Так что не отставай.
— Ни на шаг не отстану, — кротко пообещала я.
На стенах в сыром коридоре висели канделябры, в некоторых из них горели свечи. Мы шли быстро, крики и стоны душевнобольных заглушали почти все звуки. К счастью, у Яго оказался чуткий слух.
Когда мы дошли до конца коридора, мальчик жестом велел мне остановиться, осторожно заглянул за угол и тут же отшатнулся.
— Старшая санитарка! — прошептал он. — Чёрт, мы пропали!
Бедняга побледнел как полотно (как бледно-коричневое полотно, учитывая цвет его кожи). Выказав смекалку, которой позавидовал бы и закоренелый вор, я бросилась к ближайшей двери, отодвинула засов и скользнула внутрь.
Яго быстро запер за мной дверь. Изнутри я слышала, как начальница распекает его за то, что он шатается по коридорам вместо того, чтобы драить кастрюли.
Палата, где я оказалась, была погружена во мрак. Я вжалась в угол, глаза постепенно привыкали к темноте. Я не подумала, что врываться в камеру — или палату? — к сумасшедшему может быть опасно. Просто не успела.
Когда глаза немного привыкли к темноте, мне удалось разглядеть, что на кровати у дальней стены кто-то лежит. Я слышала ровное дыхание — должно быть, обитатель палаты спал. Но тут за стеной раздался резкий вопль — и вот пациент уже не спит.
Зазвенела цепь. Кто-то ахнул. А потом раздалась песня без слов. Красивый, мелодичный напев, казалось, вползал мне в уши и пробирал до печёнок. Было в нём нечто прекрасное и незабываемое.
— Мммм-мм-мммм-мм, — напевала женщина.
Я шагнула ближе, стараясь не делать резких движений. Тут мрак вокруг неё словно бы немного рассеялся, и я смогла разглядеть певунью. Ужасное зрелище открылось мне. Длинные волосы, спутанные и грязные, падали ей на лицо. Ночная рубашка, должно быть, когда-то была белой, но теперь от белизны остались одни воспоминания. Босые ноги были черны от грязи. Женщина сидела, обхватив себя руками. Вдруг она перестала петь, подняла голову и по-волчьи принюхалась.
Я попятилась обратно в угол. Нет, не страх заставил меня отступить. Какое-то другое чувство, которое я не могла ни назвать, ни объяснить.
— Привет, дорогая, — тихонько сказала я.
Она отпрянула, зазвенев цепью.
— Я не сделаю тебе ничего плохого, — прошептала я. — Я слушала твое пение все последние тринадцать дней, и это было очень здорово, не считая того, конечно, что порой сводило с ума. У тебя удивительно приятный голос для умалишёнки.
— Мммм-мм-мммм-мм, — снова затянула она.
Тут дверь открылась, и на пороге появился Яго. Я бросилась ему навстречу. Но женщина продолжала петь, и её песня едва не заглушала наши голоса.
— Чуть не попались, — сказал он. — Неожиданно заявилась какая-то важная шишка из попечительского совета, вот и поднялся переполох. Идём, времени мало.
— Пока, — шепнула я певунье.
Когда я вышла из палаты, Яго, снова задвинув за нами засов, потащил меня бегом по коридору, за поворот и до самого конца, где оказалась чёрная лестница. И там этот мальчишка сделал нечто совершенно неожиданное: вложил связку ключей мне в руки.
Морщины недоумения проступили у меня на лбу:
— Ты что, не пойдёшь со мной?
Он пропустил вопрос мимо ушей.
— Спускайся, — сказал он, — и иди по коридору к восточному выходу. Он отпирается вот этим ключом. Потом быстро пересеки задний двор — ворота отпираются этим ключом — и дуй во все лопатки!
— Но если ты вовремя не вернёшь ключи на место, сторож поднимет тревогу!
— На это всё равно уже нет времени, — отмахнулся он. — Я поднимусь наверх, устрою переполох и сам позвоню в колокол, чтобы сбить их с твоего следа.
— Почему ты помогаешь мне?
— Потому что тебе здесь не место.
Я быстро обняла маленького оборвыша и бросилась вниз по лестнице.
Я знала, что делать, и делала всё как сказано. Спустившись на первый этаж, я увидела длинный коридор, а в конце его — дверь. И помчалась во весь дух. Мой взгляд был прикован к двери, за которой меня ждала свобода.
Но, пробежав примерно полпути, я резко остановилась — оказалось, влево уходил ещё один коридор. Самым разумным было бы проскочить его побыстрее, но я расслышала отзвуки голосов, доносившиеся оттуда. И замерла, пытаясь выровнять дыхание.
Сначала что-то говорил мужской голос. Потом раздался женский, его обладательница принялась отчитывать мужчину. Её голос было невозможно не узнать.
— По словам моей внучки, эта девчонка всё так же невыносимо жизнерадостна, как всегда, — прорычала старая перечница. — Почему её дух до сих пор не сломлен? У вас тут сумасшедший дом или курорт, в конце концов, профессор Сплюнгейт?
— Мы лишили её свободы, солнечного света, нормального питания, — вяло оправдывался доктор. — Право, не знаю, что тут ещё можно сделать.
— Придумайте же что-нибудь, глупец несчастный! — рявкнула она.
Голоса и постукивание трости леди Элизабет неумолимо приближались. Они идут сюда. Что же делать? Проще всего было бы вернуться назад, к лестнице, — но кто знает, куда они направятся дальше? Яго вот-вот поднимет тревогу, и тогда в коридорах станет не продохнуть от бдительных санитарок. Оставалось только бежать вперёд, рискуя, что меня заметят.
Мне надо было понять, насколько близко они уже подошли. Поэтому я с величайшей осторожностью заглянула за угол — и тут же отшатнулась. Кратчайшего мгновения оказалось достаточно, чтобы всё понять. Их было трое — профессор Сплюнгейт, леди Элизабет и Матильда. До угла им оставалось шагов тридцать. Старуха и профессор были погружены в беседу и не видели меня. А вот Матильда увидела. Почти наверняка.
— Бабушка, — вдруг проговорила эта зловредная красотка, — мне надо тебе кое-что сказать.
— Что такое? — неприветливо буркнула старуха.
Игра началась. Я приготовилась бежать.
— У меня пропал браслет, — произнесла Матильда. — А я точно помню, что его надевала! Пожалуйста, мы непременно должны вернуться и поискать его. Ведь если его найдёт кто-нибудь из работников этого заведения, я его
