Спрятавшись за толстым стволом раскидистого дерева, я осмотрел полянку. Несколько шалашей, крытых уже подвявшими ветвями, чуть дымящийся между ними костерок и столпившаяся группка около самого большого сооружения. Опасности великой я для себя не наблюдаю, можно выходить. Убрав оружие, с пустыми руками выхожу на поляну и иду к людям. Заметили меня только тогда, когда я почти вплотную подошёл. Понятно всё с ними. Тишина. Огромными глазами смотрят то на меня, то на собаку, и непонятно, кого боятся больше. С лиц даже загар спал, так они побледнели от страха. А в глазёнках ужас так и стынет. Надо что-то говорить, а что сказать-то? Мир, дружба, жвачка? Не пойдёт. Медленно приседаю, положив ладонь на холку собаки и прижимая его к земле. Пёса шумно укладывается, а я остаюсь на корточках и пытаюсь улыбнуться детям. Свободной рукой стаскиваю шлем и, наконец, замечаю какое-то облегчение на ребячьих лицах. А в по-прежнему широко распахнутых глазах стоящих почти рядом детей замечаю позади себя отражение какого-то движения. Ещё успевает промелькнуть мысль: «Вот откуда облегчение. И на фига я шлем снял?»
А тело, подчиняясь рефлексам, уже откатывается в сторону. Выпрямиться я не успею, остаётся только падать на бок и перекатываться, что и делаю. Собака выворачивается из-под руки и с резким разворотом с ходу прыгает куда-то назад, издав горловой рык. Даже у меня мороз по спине проскочил. Успеваю ещё заметить краем глаза, как в ужасе замерли ребятишки. Вскакиваю на ноги, одновременно в руках уже приготовленные к бою меч и нож. Когда успел вытащить? Быстрыми боковыми шагами смещаюсь в сторону, чтобы видеть и детишек и напавших, оставляя за спиной свободное пространство. Как же мы так их проворонили? Ладно я, а собака-то как так опростоволосилась? Мысли проносятся в голове, пока впитываю обстановку, и почти сразу же расслабляюсь. Убираю оружие в ножны и подхожу ближе к живописной, раскинувшейся на примятой пожухлой траве группе.
Моя собака, видимо исправляя свой промах, сбила напавшего с ног и теперь придавливает к земле передними лапами замершее на траве тело. Рядом валяется огромная дубина, даже не дубина, а скорее небольшое бревно. Мне бы хватило. С моего места открывается интересная картина. Задравшееся при падении платье открыло длинные, стройные ноги, загоревшие почти до колена, а выше сверкающие холодной молочной белизной. Нижнего белья нет, и мои глаза целомудренно перескакивают выше, хотя так и норовят задержаться на пропущенном. Вот где меня длительное воздержание накрыло. Даже странно, почему раньше такого не было, сколько перевидал разных девок и женщин, а так не плющило.
Подхожу ближе. Громчик поднимает голову, продолжая рычать. Из оскаленной пасти с зубищами, как у крокодила, капает слюна на грудь лежащей девушки или женщины, что, впрочем, не столь важно. Важно, что грудь также достойная. Тонкое полотно чётко обрисовывает соблазнительные округлые формы, волнующие мой взгляд. Да что со мной такое? А я ещё и лицо не рассмотрел. Может, там страшила какая? Да ни фига, обыкновенная сельская красотка. Возраст определить не получается, навскидку лет так двадцать – двадцать пять. Кто её знает. Становится жалко роскошных чёрных волос, раскинувшихся густыми прядями в траве и пыли. В углах крепко зажмуренных глаз прочертили мокрые дорожки мелкие слезинки. Ну да, у Грома-то вес не детский, а он ещё и своими лапищами на грудь навалился, только позавидовать и остаётся. Бл… Что я, совсем берега потерял, что ли? О чём думаю? Вместо того чтобы помочь бедной девушке, стою тут и размышляю, не забывая, впрочем, любоваться доступными взору картинами. Стоп, у меня же жена где-то там осталась. В мозгу сразу полегчало, и я наконец-то даю команду Грому оставить девушку в покое.
– А вот не надо было на нас с дубиной бросаться, – с этими словами протягиваю незнакомке руку, предлагая подняться.
Впрочем, моей помощи не требуется. Как только тяжесть с груди пропала, девушка осторожно приоткрыла глаза и мгновенно оказалась на ногах, что-то фырча про себя и яростно оправляя платье. Ну и на нас с Громом попутно посверкивая своими глазищами. А глаза тоже красивые, да и сама девушка ничего так, если умыть и почистить. Хотя истинную красоту никакой грязью не замажешь и не скроешь.
А ребятки так и стоят замершей кучкой на месте. Ну и хорошо. Пусть стоят. Опускаю взгляд на собаку и сталкиваюсь с огромной виной, плещущейся в ее глазах.
– Всё нормально, это я виноват, что заставил тебя прилечь и расслабиться, – успокаиваю собаку.
Стремительно меняется выражение глаз, и вот оттуда уже опять полыхает ярость. В чём дело? Да это опять наша девушка. Уже воспользовалась тем, что я отвлёкся, и успела ухватить свою деревяшку. Теперь стоит напротив, сжимая её двумя руками так, что даже пальцы побелели. Шустрая какая. И что опять делать?
Отступаю назад. Ну её. Что мне с ней, силами мериться, что ли? Ещё немного отойду, на всякий случай, а то страшнее разъярённой женщины может быть только другая разъярённая женщина.
Отступив, как мне кажется, на достаточно безопасное расстояние, пользуясь услышанными ранее от детей знаниями, начинаю разговор. Вряд ли мне сразу ответят, но попробовать-то стоит?
Вот только с чего начинать? А начну-ка я с себя.
– Не бойтесь. Ничего плохого мы вам не сделаем. Хотели бы, давно бы сделали. Мы просто путешественники, торгуем разными товарами…
А что это они сразу так напряглись, как будто бежать собрались?
– Да что вы так перепугались?
И тут в голову приходит простая мысль. Они же наверняка думают, что мы людьми торгуем.
– Да не работорговцы мы. Наоборот, рабства у нас нет. Мы с ним боремся, уничтожаем, где увидим. А торгуем обычными товарами: лес, пенька, масло, ткани, мягкая рухлядь. Да разным торгуем. Плывём сейчас мимо, да немного заблудились и хотели путь разузнать. А тут пусто вокруг. Хорошо, что ребятишек услышали, вот и решили поговорить. Что у вас произошло?
Ну хоть какая-то реакция появилась. Запереглядывались. Девушка осторожно опустила свою дубину, но из рук не выпустила. Осторожно переступая босыми ногами, не спуская с нас глаз, медленно перешла к детям, которые сразу же её облепили со всех сторон. Дубинка упала на траву, а руки замелькали по плечам и головам ребятишек, как крылья испуганной птицы-матери. Да ну, она же молодая совсем, не может у неё столько детей быть.
Продолжаю болтать всякую
