– Чудесно, меда Ирма. А теперь урок третий. Блаженство – управитель твой, но следует не забывать: любая радость и восторг любой – все смертны: к ним не надо привыкать. Вот ваша картинка, меда. Лошадь заждалась вас.
– Обессиленная, глухая, полая, онемевшими пальцами я взяла рисунок из его рук, Шальмо же встал и молча покинул мастерскую, неслышно прикрыв за собой дверь.
Глава 21
В оставшейся после Шальмо воронке тишины я сидела на полу и смотрела, не видя ничего, в окно – сквозь свет дня, сквозь деревья и беспорядочно толпившиеся в небе облака. Когда стихает громовая музыка, она забирает с собой все звуки, с затмением солнца разом умирают все краски, а есть, оказывается, такие касания, которые, увянув, забирают с собою и то место на теле, на котором отметились. Шальмо не нравился мне люто – потому что дразнил и презирал меня, потому что при нем я сама была нехороша и потому что он выставлял меня на посмешище перед теми, кто мне, напротив, нравился. Но хуже другое – он не нравился мне тем, что нравился.
За ужином я не знала, куда деть глаза. Мне казалось, что отпечатки рук Шальмо горят на мне даже через одежду. Но никто из учеников не выказал подозрительного любопытства, вамейн же вел себя как ни в чем не бывало, и я немного успокоилась. Сразу после ужина я поспешила к себе, более всего желая двумя или даже тремя разными способами записать этот день. Где-то в голове даже барахтался стишок.
Но стоило открыть дневник, как все слова ускакали по подоконнику во тьму. Я лежала навзничь, плескаясь в дремотных волнах каминного пламени, и прошедший день выгорал, грозясь оставить меня без всякой отчетливой памяти о себе. И уже паря над густой пустотой сна, я вдруг резко вернула себе себя. Каждая ворсинка ковра под пальцами, каждая складка платья, самый воздух, в меня и из меня, и свет, и тишина опознаны были, узнаны. И вкус сушеных слив, угощенье в конце ужина, опять возник в трубе гортани. И запахи краски и клея, которые умерли вместе с этим уже догоревшим днем, но их вспомнили ноздри.
Я совершенно проснулась, и карнавал притих, отдалился, но шум барабанов и ликование толпы всё неслись ко мне, и я праздновала этот день в цветах и запахах – и наяву запоминала его именно так, впервые. Почему раньше имела смыслы лишь хроника времени? Как вышло, что со мной до сих пор случалось что угодно, кроме того, что происходит сей миг? Как получилось, что лишь теперь меня ослепило пониманием: у жизни нет и не может быть иного счисления, кроме мгновений ока?
Стук в дверь я услышала, кажется, еще до того, как он раздался, но не в силах была сразу подняться с пола, а смогла только негромко крикнуть «Войдите!» В комнату ворвался юркий сквозняк из коридора, и рядом со мной сгустилась тень Ануджны. Легкая горячая ладонь легла мне на живот, и вновь пришла уже знакомая теперь волна жара.
– Вы так быстро ушли с ужина, меда Ирма. Я было решила, что вам нездоровится. Вот зашла проверить, все ли в порядке.
У Ануджны был интересный терпкий выговор, ее всегда было странновато, но приятно слушать, а сей миг, когда она вдруг оказалась так близко, так по-горячему рядом, я впивала ее голос не только на слух, но и животом – ее рука все еще задумчиво описывала петли по синему атласу моего платья. Я растерянно принимала эту нежданную ласку, не зная, как на нее ответить, как и о чем говорить. Мы молчали, я – собираясь с мыслями, она – мягко разглядывая меня, будто и взглядом гладила, будто все обыденно.
– Меда Ануджна, пожалуйста, расскажите мне что-нибудь о море.
– О море… – Ануджна улыбнулась и на мгновение зажмурилась, как сытая рысь. – Это не просто «много воды». Море – это больше, чем простая сумма волн, рыб, медуз, водорослей, гальки и песка. Как стихи, понимаете? Больше, чем сумма слов и знаков препинания, сложенных в некотором ритме. Любовники – больше, чем сумма один и один.
– Боюсь, не совсем понимаю.
– Ничего страшного. И ничего удивительного.
Я давно перестала обижаться. Да и за разговор с Ануджной я готова была многое отдать. Сложить с себя собственную мнительность – и подавно.
– Большинство из настоящего в этом мире, нельзя вот так взять и понять. Его можно только пожить.
– Рид покажет, верно? – с готовностью поддакнула я и тут же осеклась: что ни скажу – все глупость какая-то. Ануджна, впрочем, и бровью не повела.
– Рид? Ну, ваш только если – который в вас.
– Во мне? Как это?
– По-вашему, Рид где-то есть, а где-то его нет? Любопытный получается Всеприсутствующий…
Я уже пробовала ступать на этот тонкий лед – еще той ночью, в разговоре с Анбе, и сей миг решила не высказываться.
– Скажите, меда, как вы встретились с Герцогом?
Уже не впервые задавала я этот вопрос и заранее предвкушала еще одну восхитительную и таинственную историю.
Но Ануджна неожиданно запрокинула голову и коротко, но громко хохотнула.
– Крошка Ирма, вы не летопись ли тайных встреч ведете? Или пишете занимательное будуарное чтиво для дам? А может, вы – лазутчик Святого Братства?
Прямо почувствовала, как пунцовею вся, а не только щеки.
– Как вы можете даже предполагать такое, Ануджна!
– Бросьте дуться. Я шучу, моя меда. А что до истории… Проще не бывает. Я спасла Герцогу жизнь.
Я вытаращила глаза:
– Герцогу? Но как?
– Он чуть не утонул, вообразите. Приехал по кое-каким делам в нашу деревню и сразу пошел купаться, поздней ночью. Ну и нырнул с валуна. Там иногда ставили сети на мелкую рыбу, но он об этом не знал. Прыгнул и запутался.
– Он звал на помощь?
– Нет, пытался выбраться сам. Но недолго. Я была в двух шагах и сразу услышала, что творится неладное.
– Вы были рядом? Но как получилось, что вы глухой ночью оказались у того же камня, с которого он нырял?
– Я следила за ним.
Я опешила.
– Зачем?
Я насчитала с полдюжины своих вздохов, пока Ануджна внимательно рассматривала мое лицо, а потом уставилась в потолок и сказала куда-то вверх:
– Тогда я не знала зачем. Теперь-то понятно. Но во всякое теперь про всякое тогда можно много чего наговорить. Мне нужно было приглашение.
– Куда?
– Тогда я не знала, – повторила она. – Но сей миг, похоже, ответ такой: я знала, что есть какая-то тайна, которая больше, чем море. Море я знала. Хотела тайну. Но тогда он просто был первым человеком «с востока» – первым в моей жизни белокожим и светлоглазым. Интересно было поглядеть, как эти плавают и вообще смотрятся в
