– Саша?
– Простите меня, меда, я приехала без приглашения.
Молчит. Разглядывает. Пока вроде не сердится.
– Могу я спросить, зачем?
Ох. Так сразу. Ва-банк.
– Мне надо с вами поговорить. – Молчит, смотрит. – Вернее, даже побыть рядом. Кажется.
Разглядывает, молчит, совсем не сердится.
– Пока непонятно. Идемте ко мне, Саш. – И, чуть погодя, вроде как опасливо: – Вы одна приехали?
И вот мы не торопясь шагаем куда-то вглубь городка.
– Да.
– Кто-нибудь знает, что я здесь? Ну… из наших. – Последние слова Ирма произносит неуверенно и, кажется, виновато.
– Нет, я никому не говорила. – Хотя бы потому, что не могла быть уверена, что Ирма и вправду здесь. А к чему баламутить даже одного Альмоша, не говоря уже обо всей остальной банде.
– Да, Альмоша точно не надо баламутить. Он уж сам как-нибудь.
Молчим. Стараюсь не думать ни о чем настоятельно, смотрю вперед, пытаюсь любоваться ностальгически знакомыми красотами.
– Майкл, ну, Пошлый, сказал, что знает, где вы. Мне показалось, что врет.
Ирма вскинулась, покраснела.
– Мы виделись, да.
– Где?
– У них. Но еще до того, как я сюда приехала.
Я вытаращила глаза.
– Как вас занесло в эту… в это место?
Ирма покраснела еще гуще:
– Мне всегда казалось, что они знают что-то особенное.
– Вот уж никогда бы не подумала. И как?
– Во мне нет столько сердца.
Я оторопела.
– Какое сердце, Ирма? Берите на полметра ниже.
– Вы были в Каджурахо, Саша? – вопрос на вопрос.
– Нет.
– Секрет этих вот пресловутых храмов, ну, которые все в лепнине… Понимаете, о чем я, да? – Я поспешно кивнула. – Ну так вот, секрет в том, что это всё – снаружи. А внутри пусто, прохладно и нет ничего, кроме шивалингама. Сознание, проницающее материю. В тишине и пустоте. Чистая концепция. Но прежде чем попадешь внутрь, долго-долго разглядываешь фасад. Вот я и подумала, что, зажмурившись, проскочу внутрь и увижу нечто, не имеющее ни экспозиции, ни развязки. Такое, вокруг чего можно написать что-то стоящее. Медар Кама понимает, что делает, как это ни странно.
Медар Кама понимает, значит. О фионе тьернане Каме Торо, амстердамском герцоге, я была премного наслышана от Маджнуны. Но даже наша Афродита сбивалась на благоговейный шепот, в невесть какой по счету раз выкладывая историю о ее с ним, кхм, приключениях. Ирма меж тем примолкла, и разговор явственно не предполагал продолжения. Но мне же неймется.
– И что же?…
– Я не смогла зажмуриться.
Если бы не ослепительное солнце, на меня вместе с этой фразой спустились бы густые, пахучие сумерки. За доли секунды я вообразила себе такое, что немедленно захотелось спрятать от Ирмы как можно дальше.
– Я не полезу к вам в голову, меда, думайте о чем хотите, правда, – произносит, не глядя на меня, почти в сторону. И вдруг: – Вы говорили с Герцогом обо мне?
– Да. – Так быстро я не успеваю уклониться от ответа.
– И что Герцог?
Мы между тем подошли к двухэтажному домику, по самый подбородок утонувшему в мальве.
– Какой милый! Повезло же вам снять такое чудо, Ирма!
– Ладно, не хотите сейчас – потом, может, еще раз спрошу. Заходите, приглашаю.
Внутри все было почти так же, как и в том доме, который постоянно снимали мы: тяжелые старые кресла с льняными чехлами на подголовниках, каменный пол, камин, широкие подоконники с бестолковым, но трогательным фаянсом. В первом этаже обитали хозяева, но их дома не оказалось. Ирма снимала мансарду-студию, на которую вела узкая новенькая лестница, смотревшаяся тут чужой и странной. Мы забрались наверх, и Ирма сразу же скинула сандалии, стащила через голову платье и направилась к холодильнику. Сыр, холодное белое, хлеб, стаканы для виски.
– Извините, бокалы внизу, а я уже разделась. Ничего?
– Конечно.
Крыша – почти сплошное окно, распахнутое, над коньком купаются в ветрах тяжкие ветви вяза. На полу под окном – листья. Ирма машинально обходит их всякий раз, курсируя между кухонным углом и креслом в глубине комнаты. Я все еще стою в дверях.
– Ведите себя как хотите, ну что вы, право.
– Мне раздеться?
Ирма прыснула.
– Вам – необязательно.
Каждый раз это неделикатное подчеркивание моей непринадлежности к людям Герцога задевает меня за живое. Скидываю кроссовки, носки, прочее оставляю, немедленно ощущаю собственный абсолютный идиотизм. Подходит, кладет руку на плечо.
– Потом, все потом. Не надо событий. Сядьте.
…Первые минут сорок мы молча сидели каждая в своем кресле, тянули вино, таскали с тарелки сыр. Ничего не происходило. Ирма была тиха и спокойна, как мертвый радиоприемник, и лишь изредка задерживала на мне взгляд – он слегка беспокоил, но природа этого беспокойства ускользала от меня: Ирма ничего не спрашивала, ничего не ожидала, не читала меня, ничего своим молчанием не говорила. Просто была. Я же разглядывала ее обиталище, пытаясь найти подтверждение или опровержение собственным догадкам о резонах ее затворничества.
Закрытый ноутбук я заметила почти сразу: он валялся у кровати и, судя по легкой пыльной патине на крышке, его не открывали уже минимум неделю. На прикроватном столике лежала распахнутая тетрадка, насколько мне было видно, на обозреваемом развороте – девственно чистая. Книг я заметила две: телефонный справочник непонятно какой страны (но ни одного телефонного аппарата в поле зрения) и «Дзэн и искусство ухода за мотоциклом». Последнюю, впрочем, похоже, ни разу не открывали. Старенький музыкальный центр – еще даже с карманами для кассет – сонно моргал в режиме «стэндбай», а на нем сверху высилась горка дисков, коробки же их аккуратной шеренгой стояли на ветхой этажерке рядом. Саймон и Гарфанкел, «Оркестр Пингвин-кафе», Арво Пярт, Нина Симоун, Бобби Макферрин – и вдруг лютневая музыка, а следом – что-то такое «Мьюз», сборник «Карма Бар» и какие-то неведомые мне дискотечные миксы. Открытый стеллаж с одеждой, почти все – синее, но есть и что-то белое, голубое, бежевое. Не накидано, но и не сложено. На вешалке у входной двери – тяжелая гигантская шаль, почти плед. Такая синяя, что почти черная.
– Та самая.
Я чуть не подпрыгнула.
– Ладно, давайте поразговариваем, может?
Ее голос еще как-то можно было воспринимать после всей этой тишины. Свой я откровенно боялась услышать.
– Ирма… Меда Ирма, давайте я все же объясню цель своего визита.
– Давайте попробуем.
И я говорила. Ирма слушала, приносила еще сыру и хлеба, а чуть погодя взялась готовить салат и варить мидии. Я рассказала ей и важное, и несущественное. Много несущественного. Но она слушала, не прерывая, не выказывая нетерпения, не задавая вопросов, и постепенно мне стало казаться: все, что я говорю, имеет какое-то значение, и ей будет проще помочь мне, если я выверну все карманы ума наизнанку. Я рассказала, что коллекционирую приоритеты других людей – мне кажется, так я сумею разобраться в собственных; про свою тайную комнату (тут она улыбнулась, безошибочно услышав слова Герцога, мною присвоенные) – из ее окна всякое несомненно важное там, в мире
