Еще слоняясь по вавилону генерала Де Голля, я нащелкала эсэмэс Филу – тому самому, с которым мы не раз навещали Этрета. Попросила встретить. Фил – мой однокурсник и настолько старый друг, что я время от времени забываю, что нас водили в разные детсады, а потом – в разные школы, и вообще до университета мы не были знакомы. Полчаса спустя прилетел ответ: встречу, конечно, номер рейса скинь.
Пока ехали из липких в июле ночных Химок, Фил поведал, что находится в начале новой главы своей биографии: у него завелась юная подруга. На фоне сказанного Ирмой все, что произносил Фил, звучало со странными аберрациями; звук и смысл слов, преодолев порог слуха, распадался на два рукава: один, сонно-печальный – вот оно, бесконечное, ever (and ever, and ever) after, второй, облегченно-радостный, словно бы с вызовом, понятно кому, – вот же, продолжается жизнь-то, и ничего, все довольны. Из этого раздвоения не рождалось никакой адекватной реакции, и я, как игрушечный бульдог на «торпеде», кивала и улыбалась, кивала и улыбалась. Фил не очень интересовался всякими когнитивными нюансами, и поэтому разговор гладко шелестел себе по камушкам.
По понятным причинам ночевать Фил не остался – уехал к своей барышне. Я не протестовала: мне и одной-то непонятно было, как спать, не то что в тандеме. Невзирая ни на какие этические запреты, к утру я уже не на шутку страдала от мысли, что Альмош – не в России. Больше всего на свете я хотела сейчас выболтать ему все до последнего слова, сказанного мне Ирмой, а заодно сдать с потрохами ее месторасположение, каким бы вопиющим свинством это ни было. Но просто так, по телефону, «палить» Ирму мне было совсем не интересно: я жаждала живого, овеществленного сочувствия, какого-то осмысленного диалога лицом к лицу с кем-то, кто мог откомментировать то, что наговорила мне Ирма и что я надумала потом сама. Часам к шести сознание все же великодушно отключилось: я дала ему слово, что, как только проснусь, позвоню Герцогу.
…Утро началось существенно раньше, чем предполагалось. Пока я спала, жизнь не стояла на месте: она квантовалась, по Альмошу. Меня разбудил звонок одной моей до крайности деловой знакомой по имени Софья. Вместо «здрасьте» она пригласила меня возглавить некий миниатюрный издательский проект: есть человек, с какого-то перепугу желающий вложить деньги в книжный рынок.
Софья в книжном деле уже тогда была зубром – с нее началось мое хождение в слова: это она после ночи возлияний и болтовни предложила мне, пару месяцев как окончившей вуз, придумать некую антологию «алхимических» стихов на разных экзотических языках. Я, ни секунды не веря в собственные потенции, выскребла из памяти все, что знала на заданную тему, и мой план, как ни поразительно, редсовет утвердил. Софья любила говаривать, что войти в книжный цех непросто, покинуть его – невозможно. Было и остается по слову ее: я здесь, здесь и пребуду, похоже.
Чуть погодя телефон опять воззвал ко мне, и я вытаращила глаза: звонили другие, не менее деловые знакомые, которым внезапно и срочно потребовалось написать каких-то текстов на сайт, сроки – «вчерась». Как, как, Ирма, скажи, тебе удастся выпасть из игры? Ее проще поддерживать, чем прекратить. Ну и потом: как тебе удастся стать свободной от потребности быть нужной? Впору лететь обратно в Этрета – доспросить. Или писать рассылкой всем «нашим». «Нашим»… Если бы. Они «их», не мои. Но утра на то и утра, что в жанре драмы редко что показывают, и вот эта детская обида на Исключенность Из Круга по утрам не накрывает, а так, слегка дразнит, почти не задевая. Ну и, да, дела-дела – лучшее средство от памяти. И насупленности. И несбыточного.
Темы для текстов, которые мне заказали в то утро, вызвали легкий приступ паранойи, приправленной нервной смешливостью: «Игра как стиль жизни», «Природа времени для „чайников“» и «Некровные родственники: как и зачем мы ищем свое „племя“». Если бы не знала лет сто людей, от которых поступил заказ, я бы сочла, что это большой тройной привет от Герцога. Или от Маджнуны. Но поскольку я активно писала всякие благоглупости примерно про то же самое у себя в блоге, да и прилюдно о том же поспекулировать была обычно не прочь, то списала всё на эти две причины и успокоилась – если так можно назвать то взъерошенное нервное состояние, в которое я впала, таращась часами в крахмальный носовой платок «Ворда» на мониторе в тщетной попытке написать хоть что-то формально осмысленное и статьеобразное. То, что в итоге вышло, во всех трех случаях тянуло на хилую отписку. Как-то я подперла эту немощную писанину цитатами из Твена и «Монти Питонов», пытаясь за чужим юмором спрятать свое тотальное непонимание тем. Зарядила письмо – преодолевая стыд, но зная, что накорябанного вполне хватит, чтобы удовлетворить заказчика, получить с него некоторых денег и остаться с ним друзьями. И обрести изрядный, хоть и неоднозначный бонус: без всякой моей просьбы, в полном неведении, посторонние, в общем, люди буднично и внятно сформулировали, сложили для меня из слов три янтры, к которым я снова и снова возвращалась, в которые вперялась опять и опять, почти без всякого результата. Но придание формы непостижимому – уже часть дела. Ирма добавила некоторой ясности – и одновременно все усложнила. Проще было жить, отказываясь от возможности понять. Теперь я была лишена этой простой радости. А тут еще и эти сайтоводы подлили масла в огонь. Как бы то ни было, материалы я сдала, а угрызения профессиональной совести потонули в невнятном гуле смешанных чувств: возникли ясно поставленные вопросы, и от этого становилось чуть легче, но из-за полной – допустим, временной – неспособности ответить на них самостоятельно меня снедала смутная тревога.
На участие в издательском проекте я тоже согласилась, почти не раздумывая. Вообще, скорость, с которой я в те месяцы принимала любые приглашения, веселила и пугала меня одновременно. Потому что, как бы мне того ни хотелось, сделать вид, что я не убегаю от, а бегу к, не удавалось. Меж тем, как это обычно бывает, затеи – как дети: если их честно любить и все для них делать, твои внутренние экзистенциальные мотыляния их нимало не беспокоят – первые несколько лет уж точно. А то, что могло станцеваться из всей этой затеи с издательством, меня искренне заводило. И как-то я вынесла за скобки и Ирму, и наши разговоры на линии прибоя.
Редакция окопалась где-то в переулках у Зубовской площади и состояла первый месяц
