Москву постепенно заносило снегом, и снег той зимой тоже был волшебный, настоящий: целовальный, красивый и томный. Что-то нехорошее традиционно творилось в новостных лентах, привычно гудел трансформаторной будкой Интернет, и самую малость было стыдно, что нет мне дела до всего этого, что я уже уехала к зовущим меня голосам, в сверкающий туман встреч и чудес. А что чудеса непременно будут, сомнений не возникало. Всерьез меня волновало только одно: не начать бы оплакивать свой не родившийся еще январь, где уже опять будет жизнь, в которой все заново, все заново.
Перебирая в уме дорогих мне людей – чтобы как-то не очень нервировать своей общественной несознательностью посторонних окружающих, – я в очередной раз поняла, что подобное притягивается к подобному вопреки законам электротехники. Даша, Фил, Андрей, Софья, Антоша и даже Федор (с некоторыми оговорками) пребывали в таких же параллельных галактиках, что и я, каждый – в своей и по своим личным причинам. И тогда, и сейчас я не знаю ответа на вопрос, делают такие, как мы, мир лучше или бездействием своим приближают воображаемый апокалипсис. Но когда есть команда на внутренний взлет (а так оно и было тогда, в декабре), когда в каждой стене – невидимая розетка и гарантированная немедленная подзарядка, мне казалось, что достаточно жить, повинуясь императиву «трудись, не вреди, делись тем, что имеешь, не зажимай тепла» – и будешь оправдан. И чтобы уж совсем реабилитироваться, думала я и про тех, кто далеко: про Стива и Йенса, про Катю, про Птичку (это одна моя старинная практически-сестра, давно уехавшая в страну, где ее асоциальность оказалась куда уместнее, чем здесь), про Шэла, с которым мы по случаю мотались когда-то в Индию, про Льва Александровича (тоже покинувшего Москву, увы или ура), с которым меня счастливо свело издательское наше чадо, и еще про целый легион людей, предрасположенных к ловле солнечных ветров. Помогало.
К середине декабря, однако, никаких вестей о времени и месте встречи не поступило. К двадцатым числам начали возникать унылые предчувствия. 22 декабря доехала к деду с бабушкой на кладбище – посоветоваться. Старейшины молчаливо благословили звонить и спрашивать. Там же, не сходя с места, набрала номер Беана. Не снял трубку. Но полчаса спустя, где-то на перегоне между Нагатинской и Нагорной, прилетела эсэмэс: «Разводим м. К. Э. принять нас всех – и тебя! – в замке. Терпение». Вот это да! А еще пару дней спустя, в сочельник, отпеленговался Альмош: «Встречаемся в Этрета, 31-го утром».
Они ее нашли. Кто бы сомневался. А Герцог увернулся от гостей, что меня тоже не удивило. Нарисовала себе календарь из семи дней – на ватмане, чтобы клеточки зачеркивать, – и принялась копать интернеты: в канун Нового года решение вопроса с авиабилетом простым не бывает.
Довольно скоро стало понятно, что шансы моего невылета тридцатого декабря растут с каждой минутой. Билетов до Парижа попросту не было. Ни за какие деньги, никаких, ни с какими пересадками. А до Берлина? А до Франкфурта? Брюсселя? Вены? Барселоны? Я была готова лететь хоть через Рейкьявик – и мобилизовать под это любые ресурсы. Ощущение, что эта встреча есть литературная кульминация всей моей жизни, быстро приобретало формы и масштабы ядерного гриба на близком горизонте. Завтра никогда не наступит, аллилуйя! – без всяких на то рациональных оснований верещал воспаленный ум. Я уговаривала себя: а) прекратить паниковать, б) прекратить накручивать. Тщетно. Имелась и еще одна техническая закавыка: мне все никак не приходилось к слову сообщить дяде Федору, что Новый год я планирую встречать без него.
28 декабря, уже в полуобморочном состоянии, я позвонила в контору, с которой меня познакомил Энгус: ребята занимались авиаперевозками для молодежи и студентов. Я из этой возрастной и социальной категории выпала давным-давно, тамошняя АТС, кажется, уже перешла в фазу холодной плазмы, и трехчасовое висение на телефоне не дало никаких результатов. А Мойра – так все звали директрису этой благословенной компании – с гарантией 95 % уже наверняка отбыла в аркадию – в Индию то есть. Мойра, родная, сними трубку, умоляю! Не упомню случая, чтобы чье-то «алё» вызвало во мне такую бурю эмоций.
– Мойра! – заорала я в телефон, не веря собственному счастью. – Это я, Саша Збарская!
– О-о, приве-ет! Везет же тебе: у меня завтра випасана, полный дисконнект и адьос. Что у тебя там?
– Мойра, миленькая, спасай. Мне послезавтра надо быть в Париже. Обязательно. Вопрос жизни и смерти.
На линии возник сухой треск и кваканье, и я испугалась, что сейчас ее потеряю.
– Еще раз. Куда тебе надо?
– В Париж, хоть на палочке верхом!
– Уж не к Йенсу ли? – Мойра была до некоторой степени в курсе моей личной истории.
– Нет, Йенс женат и вообще… Я сейчас не про это.
– Ты? Не про это? Малыш, ты что? Не в пирогах счастье? – Она явно веселилась и была расположена поболтать. Ей очень не впервые приходилось решать мои острые транспортные проблемы. Но рассказывать, что да как на сей раз, меня не тянуло совсем: время выкипало из всех часов.
– Клянусь, все расскажу потом. Сотвори чудо, а?
– Ладно-ладно. Перезвони через полчасика. – И повесила трубку.
Все хронометры мира с ощутимым скрежетом замедлили ход и замерли. Я сидела в темной редакции под мигающей гирляндой и сверлила глазами заставку на мониторе – Ирмин простенький рисунок Рида, скопированный через кальку из деррийской летописи.
Полчаса.
Полчаса.
Полчаса.
Истекли.
– Мойра?
– Записывай номер. – Я сломала два карандаша, прежде чем руки прекратили трястись. Записала. – Звони прям сейчас, бронь провисит час-полтора. Вылетаешь завтра утром. Удачи тебе с ним, ну, кто у тебя сейчас в Париже! Ом нама шивай. – Гудки.
Через сорок минут я уже была в битком набитой конторе на Сретенке. Если бы не Кира, в последний момент поднявшая голову от своего компьютера и флегматично предложившая мне все-таки надеть куртку, а не выскакивать в футболке и джинсах на улицу, я бы только у Тургеневской библиотеки осознала, что экипирована не по сезону.
За
