– Зачем вы опять уехали, Ирма?
Она спокойно, будто в полудреме, завершила дела на кухне, собрала на поднос наш с ней ужин, зажгла и расставила вокруг с полдюжины свечей, сервировала стол, сняла с вешалки сонную шаль, уютно завернулась в нее, забралась в кресло с ногами. И только после этого заговорила:
– Я захотела, чтобы все перестало происходить.
Неумолчная моя внутренняя болтовня замерла на полуслове.
– В смысле?
– Чтобы прекратились события. Совсем. Может, тогда я махом расправлюсь и со временем, и со смыслами, которые стóят того, чтобы о них писать. – Пауза. – Попробуйте мидии, Саш. Вы же наверняка их тут ели, когда приезжали, каждый раз. У меня есть карри, если хотите. – Я молчу. – Музыку? – Я все еще не знаю, как тут разговаривать. – Давайте тогда без, действительно.
Далее – молча. После ужина она разложила кресло, постелила мне, достала из стопки на стеллаже белое хлопковое платье, протянула мне – это вам, Саша, ночнушка, – после чего облачилась в нечто столь же бесформенное, что и днем, и ушла. А я сунула в проигрыватель «Пингвинов», переоделась, легла на спину и уставилась в открытое окно. В густеющих сумерках прибой мешался с шорохами дерева над крышей, сладко и подсоленно пахло цветами, и в голове моей внезапно воцарилась глубокая прозрачная тишина.
Ирма вернулась, когда я уже спала. А утром был кофе с круассанами, абсолютный штиль – и продолжение молчанки. Непонятно было, как жить день: ходить за человеком хвостом было неловко, задавать вопросы о ее планах на ближайшие сутки – тем более. И я просто уселась после завтрака в кресло и попыталась имитировать ее вчерашнее покойное сидение. Ирма же прибралась в кухне и, словно меня не существовало, оделась и опять ушла. Я еще какое-то время посидела в полном одиночестве, довольно скоро мне стало скучно. Обнаглев, начала было читать Пёрсига, но фразы расслаивались, не смешиваясь, слова рассыпались, любопытство, как известно, сгубило кошку, и я двинулась в город – низачем, просто гулять, как мне казалось. Но «гулялось» мне слишком уж целенаправленно и по-московски: я то и дело сбивалась на бег и выискивала в толпах отдыхающих известно кого. Да, я все-таки ходила хвостом. За Ирмой.
А она и не скрывалась. Я нашла ее там же, где и вчера, – у парапета набережной, в той же позе. Встала рядом, стала смотреть, как и она, в Атлантику. Выводок детей из местной школы серфинга брал штурмом прибрежную волну. Визгу и гвалту аккомпанировали чайки, и я не сразу услышала, что Ирма внезапно продолжила вчерашний разговор, но с некоего произвольного места.
– Вы, Саша, приехали, чтобы узнать, какое такое писательское священнодействие потребовало от меня в очередной раз убраться подальше от дружеского круга?
Уже нет, но лиха беда начало.
– Так вот: никакое. Я ничего не пишу. И никогда не писала. Мои журналистские игрища не в счет. Наша с вами книга сочинена мною в той же мере, в какой и вами.
К моему огорчению – и радости! – в последней фразе не слышно было никакой драмы.
– Ее и нет. – Теперь она смотрела мне в лицо и улыбалась. – Видите ли, Герцог, впервые провожая меня со двора, не обозначил, как оказалось, двух самых главных вещей: что именно важно в конце концов сказать и что бывает после «долго и счастливо». Ибо, как оказалось, ничто в самом деле не важно, а «долго и счастливо» не существует – в сказуемой реальности, по крайней мере.
Не в том смысле, что все истории, если разобраться толком, несчастливые. Я про, как это?… «Ever after». Герою пристало исчезать в потоке серебряного света. На худой конец – просто белого. Святая воительница обязана растаять в воздухе после того, как человечество ее усилиями спасено. Воинству добра необходимо покинуть планету с последним победным аккордом. Светлый маг должен раствориться в живущих, мгновенно, бесследно. Герцогу полагалось счастливо прекратить быть, когда я в последний раз обернулась, уезжая. Альмошу и мне надлежало стать бесплотным облаком в ту ночь, когда все случилось в первый раз. Хорошо, не в первый – в тот, когда это было лучше всего. Время должно прекращаться с последним словом действительно хорошей книги. Всё. Титры.
Я изо всех сил старалась по-честному и с полной самоотдачей молчать. Затаила все дыхания. Не спугнуть бы…
– Но Герцог и не обязан был. У него другие задачи. Ну и потом – я единственная из его… питомцев, которая «про слова». По крайней мере, насколько мне известно. Я спрашивала у него – думала, может, познакомиться с кем-то из его старших или, наоборот, молодых, кто тоже пытается писать. Но он никого не сдал. Ожидаемо. Быть может, у него просто не хватило на меня опыта, как вы думаете? – Теперь она уж точно резвилась. Я с облегчением вздохнула:
– Не могу знать. Вы же нас так и не познакомили.
– Герцог сам выбирает, с кем ему знаться лично. Словом, нет никакого «долго и счастливо», Саша. Я коллекционировала сильные события, внезапные отъезды, случайные встречи, готовила свои и чужие победы, маленькие и покрупнее, делала ставки, искала провалов и взлетов, восторгов и ужасов – докуда позволял инстинкт самосохранения, конечно. – Вздохнула. – Лишь бы только понять, что бывает потом, после того как все произошло. И всякий раз оказывалось: адреналин мелеет, к вечеру следующего дня уже заспал все случившееся до утюжной гладкости и «капли дождя продолжают падать мне на голову». Скажете, это очевидно? Мол, жизнь продолжается, мгновенья не останавливаются, земля по-прежнему
