– Надеюсь, вы не будете слишком унывать в Рождество, мэм, – подала голос Хелен. – Вспоминать о бедном хозяине и все такое… в первое Рождество всегда трудно приходится.
– Да.
– Хозяин был всего на несколько лет старше меня. Так уж это несправедливо…
Хелен поминала Руперта чаще других слуг. Возможно, дело было как раз в их сходном возрасте или в том, что она обнаружила его тело.
– Из твоих слов, Хелен, можно понять, что ты любила хозяина. Мне приятно это слышать.
Служанка нерешительно улыбнулась.
– Он всегда ласково со мной говорил. Я думаю, это было хорошо с его стороны – уделять внимание прислуге.
Видит Бог, лондонская прислуга не заслуживала хорошего отношения. Злорадные и неблагодарные, хотя и отлично вышколены.
– А еще, – продолжала Хелен, – он немножко со мной говорил про тот день. Ну, о том, что читал ту книгу и как нашел буквы в детской.
Снова детская. Элси поежилась, когда капля дождя сорвалась с ветки и упала ей за шиворот.
– Тебе следует перестать думать об этом, Хелен. Ты уже говорила мне – мистер Бейнбридж считал, что надпись осталась от прежнего владельца. Он не думал, что ее оставило привидение.
– Нет, – согласилась женщина. – Но только он не знал, что я прибирала там неделей раньше и сложила все кубики в коробку. А надпись на пыли он и вовсе не видел. «Мама», вот что там было написано в тот день. А обычно там было целое предложение. – Элси не хотела знать, что это было за предложение, но Хелен явно решила посвятить ее в подробности. – «Мама сделала мне больно», вот какое.
Элси не отвечала.
Они приближались к дому и обогнули мокрые от дождя изгороди, от которых исходил запах мха и травы. Элси продолжала слышать звук неутомимых ножниц, он уже начал действовать ей на нервы.
Поравнявшись с фонтаном, Хелен снова принялась болтать.
– А как вы думаете, мэм, что это все же было? Кто мне писал?
– Это Мейбл, – отрезала выведенная из терпения Элси. – Она тебя разыгрывает. Пишет тебе всякую ерунду, а потом делает вид, будто сама не видит надписи. Ничего не может быть проще.
– Мейбл? Да она своего имени написать не умеет, мэм, не то что… – Хелен не закончила фразу, захрипев и уставившись куда-то с открытым ртом.
Элси подскочила к ней, заглядывая в лицо.
– Что? Что такое? – На щеках Хелен больше не цвели розы. Даже губы ее побелели. – Тебе плохо?
Хелен молча вытянула руку и ткнула пальцем, указывая на что-то.
Элси не хотела смотреть. Она не хотела, чтобы ее глаза проследовали в указанную сторону, но они повернулись туда, против ее воли, ведомые неким роковым инстинктом.
Из окна карточного салона выглядывала деревянная девочка. Часть ее лица закрывали тени, похожие на ветви дерева. Рога – это были рога. Она стояла точно под головой оленя. Но не это притягивало взгляд Элси, а окно слева.
Прямоугольник с отпечатавшейся на стекле грязной ладошкой.
– Может быть, это садовники…
– Нет, – Хелен сглотнула. – Гляньте, след-то на внутренней стороне.
Было трудно дышать. Младенец толкался, вертелся, вызывая спазмы в желудке. А в воздухе продолжали звучать зловещие ножницы: вжик, вжик.
Элси встряхнулась. Делаешь из мухи слона – так сказала бы Ма. Этот отпечаток могла случайно оставить Мейбл – а то и сама Хелен.
– Чепуха. Ты не можешь с такого расстояния разглядеть, внутри отпечаток или снаружи.
Элси направилась вперед с решимостью, которой на самом деле не испытывала. Хелен кричала ей вслед, моля остановиться, но она уже ничего не могла изменить. Ноги сами несли Элси вперед – она едва поспевала за ними.
Еще шаг, и грязный отпечаток на стекле стал четко виден. Слишком маленький. Он никак не мог принадлежать садовнику. Это была детская ручонка.
Элси подошла к окну вплотную, так близко, что стекло запотело от ее дыхания. Когда оно прояснилось, Элси увидела свое отражение поверх деревянных черт компаньонки. Но она не узнала себя. Лицо было как чужое – бледное, искаженное, уродливое от страха.
Дрожа, Элси подняла руку и прижала перчатку к грязному следу. Хелен была права. Ладонь отпечаталась с внутренней стороны.
– Мэм? Вы видите? Там есть надпись?
Элси открыла было рот, чтобы ответить, но тут ее внимание привлекло едва заметное движение. Она замерла.
– Мэм? С вами все в порядке?
Ей удалось кивнуть, но говорить Элси не могла.
Компаньонка больше не смотрела в сад. Немигающим взглядом она уставилась прямо в глаза, прямо в душу Элси.
Мейбл не солгала. Глаза фигуры двигались.
* * *По бордовому коридору гуляли сквозняки. На тисненых обоях плясали тени от горящих с грозным ревом газовых ламп. Элси, зябко кутаясь в шаль, прижималась к плечу Сары. Никогда еще она не чувствовала себя настолько сломленной, как в этом доме, настолько потерянной и поглощенной им.
– Вот она, – сказала Сара. Вытянув палец, она ткнула в картину, остановившись в каком-нибудь дюйме от холста. – Видите? Смотрите на юбку женщины.
Полотно было написано в стиле барокко, близко к манере Вермеера. Перед птичьей клеткой сидела пухленькая светловолосая женщина с усталыми глазами. Руку она протягивала к сидящему в клетке воробью. Слева на них падал свет, полностью освещающий женское лицо – милое, хотя и излишне полное. Вплетенные в волосы кораллово-розовые ленты повторяли цвет отороченной мехом накидки у нее на плечах. В пышную, сливочного цвета юбку вцепилась маленькая девочка. Странный ребенок, с тем неестественным, будто кукольным выражением лица, какое нередко придавали детям на старинных портретах. Девочка не глядела на воробья, а пристально смотрела вверх, в лицо дамы.
На Элси навалилась дурнота.
– Это она. Сара, это же она. Та же девочка, что и компаньонка.
Ш-ш-ш.
Элси ухватила Сару за рукав, смяв сиреневую ткань.
– Ты слышишь?..
– Рабочие, – мягко ответила Сара.
Элси прерывисто вздохнула. В легкие ворвался воздух, несвежий и отдающий краской. Да, конечно, это не тот звук, что слышался той ночью и показался ей похожим на пилу, – это была настоящая пила. Явились, наконец, настоящие рабочие, готовые привести дом в порядок.
– Конечно. А у меня из головы вон.
Сара вернулась к картине.
– Мне тоже показалось, что она схожа с компаньонкой. Только, пожалуй, чуть помладше. Но есть еще кое-что, и это очень интересно. Взгляните на надпись на раме.
– Тысяча шестьсот тридцатый, – прочитала Элси.
– Да. И имя. Анна Бейнбридж со своей дочерью Генриеттой Марией.
– Генриеттой Марией.
– Но ее звали Гетта.
– Откуда вам знать?
– Она – одна из моих предков! Гетта, цыганский мальчик, компаньоны – все они описаны в дневнике, который мы нашли в мансарде. Бедная Гетта была немой. Ее матери говорили, что у нее больше не будет детей. Но она пила какие-то настои из трав, и
