И что делать, как мне защитить агента? Сдашь одного – слухи быстро разойдутся. И кто тогда со мной будет сотрудничать? Работа опера – это не только и не столько мордобой и стрельба. Некоторые опера за всю свою жизнь ни разу не стреляли в реальных боевых условиях и даже по-настоящему не дрались. Это же не кино и не книжки про крутых сыщиков. Это жизнь!
Время вечернее, а еще довольно-таки светло. Подумалось, а может, смотаться к родне убитой женщины? Той, которую зарезали негодяи и которых мне нужно найти! Подумал и отбросил мысль. Хоть и не ночь, но уже достаточно поздно. Я ведь не преступника буду брать, так что ломиться в неурочное время в приличную квартиру – верный способ заработать конкретный «геморрой» на свой худой, измученный уколами зад.
Нет, все-таки странно, что Сазонов спрашивал меня про приступы неконтролируемой ярости. Про наслаждение от насилия. Неспроста это все, ох, неспроста! Ведь он насчет уколов расспрашивает, побьюсь об заклад, что это так! А что это значит? Значит, что у меня могут проявляться такие пакости. И в этом плане – Янек! Вот у кого ярко проявляется радость от насилия! Он наслаждается, когда бьет людей! Результат действия уколов? Но я ничего такого не чувствую и прекрасно осознаю, что происходящее с Янеком неправильно. И что это тогда значит?
Подумав, посидев еще минут пять, повернул ключ в замке зажигания, машина заурчала, зашелестела и после моих манипуляций со сцеплением и газом тронулась с места.
Люблю я кататься на машине! И машины люблю. Хорошие машины люблю. Может, и правда купить что-то здоровенное – для души! Покататься и кого-нибудь покатать. Девушки сами будут прыгать в такую машину, только предложи!
У меня вдруг заныло в паху – я вспомнил Таню. Ее ладную фигурку, ее гладкую кожу, ее глаза, затуманенные поволокой наслаждения. Ох, я бы много отдал, чтобы она сейчас оказалась в моей машине, рядом со мной – горячая, желанная, пахнущая сексом и тонкими духами! Она никогда не надушивалась, как это делают вульгарные, глупые бабы. Возможно, даже вообще не пользовалась духами. Я не спрашивал, но от нее всегда неуловимо тонко пахло чем-то свежим, травяным, приятным. Шампунь? Или какие-то кремы? А может, и правда наносила на себя капельку хороших духов и пахла потом ими целую неделю? Не знаю. Да и есть ли смысл гадать? Все теперь в прошлом…
Очнулся от мыслей и вдруг увидел, куда заехал, вертя баранку бездумно, полностью автоматически. Так бывает – уходишь в свои мысли, а руки, тело делают то, что требует подсознание. И вот это самое клятое подсознание привело меня к городской больнице! Вернее, туда, где некогда я похмелялся в большом ларьке-забегаловке, закусывая бутербродом сто граммов водки.
Помню, как ко мне подошла девушка-продавщица и посмотрела на меня странным взглядом, будто знает меня много лет. Будто ждала меня и дождалась. Я тогда почему-то разозлился, видимо, потому, что она увидела меня выпивающим среди белого дня, да еще и в милицейской форме. Ушел не оглядываясь, но запала эта девица мне в душу. Как там ее звали? Вернее, зовут? Надя?
Копия моей бывшей любовницы Тани. Только чуть вульгарнее. Нет, не вульгарнее… я даже не знаю, как это назвать, может, попроще? Да, наверное, так – попроще. Таня все-таки похоленее. И даже не в этом дело… как бы лучше сформулировать? Вот! Работа, накладывающая отпечаток. Таня – словно аристократка, знающая, что весь мир к ее услугам и только люди более высокого статуса (но такие же аристократы) имеют право ей что-то приказать. Надя же – крестьянка, которая ниже всех, ниже даже горожан. Продавщица. Она прислуживает всем, это ее работа. И эта работа въелась и в лицо, и в душу.
Сколько я не видел Надю? Да почти год. Небось уже и не работает в ларьке-то. В таких местах надолго не задерживаются.
Я приткнул машину метрах в двадцати от ларька, благо места было предостаточно. Это днем тут всунуть машину некуда – в больницу приезжает куча народа, а парковки рядом нет. Сейчас свободно.
Ларек светился на всю округу, заманивая местных алкашей, будто пламя свечи – глупых мотыльков. Лети, получи свою порцию пламени и сгори, сдохни, такая твоя судьба! И летят. Вон толкутся, человека четыре. Бухают. Или нет?
Сердце у меня вдруг толкнулось, засбоило, переходя в ускоренный режим. Оно и так у меня стучит чаще, чем у обычного человека, и есть я хочу чаще – ускоренный обмен веществ, так сказал Сазонов. Поэтому я и двигаюсь быстрее, потому и сильнее многих. Но и старюсь быстрее. Сжигаю себя. То есть проживу я не лет восемьдесят, как обычные люди, а гораздо меньше. Сгорю на работе в буквальном смысле слова!
Я сам этого хотел, так что нечего об этом сейчас думать. А думать надо о том, зачем вон тот мудак закрыл дверь, а другой схватил продавщицу за волосы. Грабеж ведь, ей-ей, банальный грабеж! А я опер. И что это значит? А значит это только одно – если ты опер, иди и разбей им бошки!
Машина моргнула поворотниками, становясь на сигнализацию, а я пошел к ларьку, все ускоряя и ускоряя шаг, надеясь, что успею до того, как… До чего именно успею, я развивать не стал. Все может закончиться и простым тасканием за волосы, и ножом в живот. Алкаши и наркоши непредсказуемы. Одни ограничатся литром водяры и закуской, другим захочется молодого женского тела. Так что лучше поспешить.
Дверь была закрыла изнутри, и я настойчиво постучал – раз, два, три, надеясь, что стекло выдержит под моими ударами. Вообще-то, на мой взгляд, это полная глупость, замешанная на жадности, – держать распивочную открытой в такое время суток! Неужели нельзя додуматься, что это обязательно привлечет нежелательных посетителей?! Вокруг старый жилой фонд и частные дома, в которых живет туева хуча алкашей и нарков, и какого черта ты не закрываешь свой шинок на ночь?! Идиоты, ох, идиоты! И как это до сих пор тут никого не убили?!
Тьфу-тьфу…
Тот, кто закрывал дверь, подошел к ней и сквозь стекло посмотрел на меня мутным взглядом:
– Закрыто! Не работает!
Я бросил взгляд внутрь – троих других не было, и продавщицы не было. За прилавком – вход в подсобное помещение. Вот там, похоже на то, и совершается акт Марлезонского эротического
