Отъехав подальше, я остановился у обочины так, чтобы в зеркало заднего вида можно было рассмотреть происходящее у ларька. Видно было хорошо: народа на улице нет, а фонари возле больницы светят, это не в переулках, где они выжили бы максимум сутки после замены ламп.
Я видел, как уже переодетая в штаны и свитер Надя вышла из павильона (Все-таки не ларек, это я уж так, простецки. Торговый павильон, «стекляшка»), перешла улицу и, подойдя к висевшему на стене больницы телефону, приложила трубку к уху, минуты две стояла – видимо, вызывая милицию. Потом ушла к себе в павильон. Что она там делала, я не видел – стены павильона обшиты металлом, да и спереди примерно на метр над землей сплошной металлический лист. Опусти железные ставни – вот ты и в бункере, который только подрывать или расстреливать из пушки…
Милицейский «уазик» подъехал минут через двадцать, сияя проблесковым маяком на крыше монстра, который, как я знал, заводится через раз и ездит только лишь на железной воле его водителя. Это подъехали местные, из РОВД.
Потом появился белый «жигуленок» – и его я знал. Наши, из ГУВД. Из «жигуленка» вылез Юра Семушкин. Поздоровался за руку с ментами из РОВД, исчез в ларьке.
Машина правосудия, громыхая ржавыми болтами и поскрипывая несмазанными подшипниками, начала свое неспешное движение.
Я постоял еще минуты три, потом завел двигатель и, не включая ходовых огней, тихо снялся с места. Семушкин – это уже серьезно. Первое, что он сделает, – осмотрит окрестности ларька в пределах видимости. И его точно заинтересует одинокая автомашина, стоящая не так уж и далеко от места происшествия. Номер известен, так что связать меня и происшедшее – как два пальца об асфальт. Тем более что стиль убийства очень походит на то, как я несколько месяцев назад перебил бригаду кавказцев. Опять же, ничего не добьются, но кто помешает передать сведения в УСБ или даже «соседям»? Фээсбэшников еще никто не отменял, и в этой стране, охваченной безумием хаоса разграбления, они все-таки сохранили подобие организованной структуры. И если кто-то еще и может докопаться до истины – так это «соседи». Мне так кажется.
Конечно, я могу ошибаться. Что я знаю о том, что происходит в недрах этой, ранее всемогущей организации? Помню, как взахлеб смотрел фильм «Противостояние», где гэбэшники искали предателя Родины всего лишь по завязанному им на мешке с трупом специальному узлу, которым вязали только немецкие диверсанты. Вот это был настоящий детектив! Вот это торжество дедукции и демонстрация невероятных возможностей этой организации! И книга (по-моему, Юлиана Семенова), и фильм по книге как бы говорили: «Негодяи! Смотрите! Вы все равно не уйдете от ответственности! Берегитесь!»
И что для таких великих сыщиков жалкое раскрытие преступления в ларьке? Они бы вычислили меня на раз, а потом бы заставили признаться в содеянном, применив специальные препараты, развязывающие язык!
Хе-хе-хе… вот меня понесло! Чтобы целые гэбэшники разыскивали убийцу жалких уголовников? Чушь и бред! Кому я нужен, такой убогий? Вот когда грохну федерального судью, прославившегося своим потрясающим мздоимством, тогда гэбэшники меня и начнут ловить. Вот это их уровень. А пока… могу спать спокойно. Судью оставлю «на сладкое»…
Сазонов не спал, будто ждал меня, сидя у себя под навесом. Благо что комаров пока не было. Ненавижу проклятых кровососов! Не меньше чем всякую бандитскую шпану! Впрочем, они, почитай, одного роду-племени. Все кровососы. И всех нужно уничтожать.
Мой учитель тут же углядел капельку крови у меня на рукаве и потребовал отчета – что было и где я был. И я, как послушный ученик, согласно нашей договоренности – все ему рассказал. Почти все. Не стал говорить, зачем поехал в ларек. Сказал, что хотел зайти что-нибудь купить и наткнулся на грабителей-насильников. Ну и уработал негодяев.
Сазонов довольно долго, молча и тяжело смотрел на меня, потом разродился холодной, жесткой отповедью, сообщив, что я болван и что вычислить меня просто-таки на раз-два. Если девчонка расколется («А она расколется! Или я чего-то не знаю?»), то завтра меня уже будут ждать крепкие парни с усталыми, нарочито добрыми лицами, которые посоветуют мне не держать в себе знания о неких обстоятельствах, а поделиться ими со своими коллегами. И тогда я испытаю настоящее блаженство, ведь Правда – она так приятна! А когда я не расколюсь, меня будут крутить. Не добившись, на меня начнут охоту. Установят слежку, отследят контакты и сделают все, чтобы закрыть. И тогда все, что мы с ним делали целый год, пойдет насмарку.
Ну что я мог ему сказать? Рассказать, как вижу ситуацию со своей колокольни? Ну да, можно было вырубить негодяев, сдать их в ментовку, а потом ходить на суд и рассказывать, как и что делал. Но кто меня учил убивать? Не задерживать, а именно убивать! Я заточен совсем под другое, потому претензии предъявлять совершенно бесполезно! Скажи клинку, что он должен бить плашмя, а не вонзаться в сердце!
Скажи пуле, что она должна оглушать, а не дробить череп!
Ты меня выковал, так теперь не гунди и не требуй от меня невозможного! Я таков, каков есть! Смертоносный клинок!
Но ничего такого я Сазонову не сказал. Промолчал. А он не стал продолжать разговор. Коротко приказал, и мы с ним пошли на тренировочную площадку. Я лишь только снял хорошую, новую одежду и накинул на себя тренировочный комплект, вымазанный землей и в нескольких местах пробитый клинком тренировочного ножа.
Я все-таки продержался – целых двадцать минут. Когда мы отпрянули друг от друга, я тяжело дышал, мышцы звенели от прилива крови и перенапряжения. Но все-таки выстоял. Обошлось без переломов и серьезных травм. Никогда еще Сазонов не был так жесток. Именно жесток! Жесткостью назвать его поведение было нельзя. Он будто на самом деле пытался нанести мне травму или даже убить. Голыми руками, без оружия – зачем ему оружие? Он сам – оружие.
И вот что я понял из этого нашего то ли спарринга, то ли боя – при определенной удаче я смогу его убить! Настолько я стал быстр, силен и вынослив!
Мне не хватало техники, ну как можно всего лишь за год стать «чемпионом»? Люди посвящают искусству единоборств всю свою жизнь и все равно не могут назвать себя Великими Мастерами! Великих в истории единоборств – считаные единицы. Мастеров же – много. Я мастер, но не великий. Но меня это, честно сказать, никак не волнует. Знаю себе цену. Знаю, что стою дорого.
Больше мы сегодня не тренировались, хотя назвать тренировкой происшедшее было трудно. Экзамен? Может
