Оставалось подойти ближе и убедиться, что девушка и сделала. Подумала, открыла папку, нашла нужную бумагу, благо сверху лежала.
– Вот письмо. Печать, бланк, всё, как надо. Приглашают и ждут. А еще будут очень рады. Подписал директор, доктор Рене Бомбар.
Черноволосый вновь посмотрел на чугунную таблицу. Моргнул раз, другой…
– Но… Но я туда не хочу! Там эти… Они, они… От них пахнет!
Обернулся, поглядел растерянно.
– Мод! Мы так не договаривались!.. Не хочу-у-у!..
Эксперт Шапталь взглянула сочувственно.
– Я поменяла правила.
Между тем ворота приоткрылись, выпуская на свет божий громоздкую неуклюжую фигуру в синем комбинезоне и мятом сером берете. Фигура шагнула ближе, всмотрелась…
– Новенького, что ли, привезли? Вы его, мадемуазель, пока подержите, а я сейчас санитаров свистну.
* * *– Очень! Очень рад! – вещал доктор Рене Бомбар, не убавляя шаг. – К сожалению, у меня совсем нет времени, совсем! Вы слыхали о теории аутоинтоксикационной природы шизофрении? Поистине, frustra fit per plura quod potest fieri per pauciora[21]. Вам повезло, а я слышу о ней каждый день и уже устал опровергать эту чушь. А еще спе-ци-а-лис-ты!
Директор очень походил на Колобка из детской сказки, зачем-то завернутого в белый халат. Очки в золотой оправе, жидкий клок волос на подбородке – и горящие темным огнем маленькие внимательные глаза. Он не шел, а почти бежал, крепко ухватив гостей за локти.
– В организме больных, видите ли, образуются токсические продукты обмена веществ, способные вызывать нарушения нормальной деятельности нервной системы. Ме-та-бо-лизм, понимаете ли! Argumentum a priori! Вы видели эти продукты, мадемуазель Шапталь? Спрашиваю, вы их видели?
Остановился, ударил острым взглядом. Девушка невольно сглотнула.
– Создатели аутоинтоксикационной гипотезы сами себе противоречат, – твердым голосом проговорил Арман Кампо. – Они не могут даже договориться о первопричинах метаболизма. Нарушение логического принципа «а posse ad esse». Такое даже не стоит обсуждать.
– Да! – Колобок подпрыгнул и замер на месте. – И-мен-но! Exceptio probat regulam in casibus non exceptis! Так о чем я? А, о картинах, конечно. Времени у меня нет, но я поручу вас заботам надежного и очень квалифицированного человека. Настоящий arbiter elegantiae. Он вам всех объяснит и по-ка-жет. А если что, звоните в колокольчик. Всё, я побежал, очень рад знакомству!..
– Арман, у тебя есть колокольчик? – вздохнула девушка, потирая локоть. – Кстати, ты молодец!
Черноволосый поправил галстук-бабочку.
– А меня так учили. При разговоре с сумасшедшим требуется не только ему поддакивать, но и по возможности опережать в логике бреда. Кстати, куда он нас затащил?
…Галерея, долгий ряд мавританских колонн, серые стены, высокие окна в чугунных решетках. Резная дверь, тяжелый висячий замок.
– И где этот надежный и очень квалифицированный? – вздохнула Мод. – Как думаешь, через забор мы сможем перелезть?
– Очень сожалею, мадемуазель, но едва ли, – печально молвил чей-то негромкий хрипловатый голос.
От серой стены отделился некто столь же серый, в больничном халате, шапочке, но при галстуке, ярко-красном, словно вызов судьбе.
– Лично я пытался два раза. В последний мы бежали к забору наперегонки с здешним Цербером. Ирландский волкодав, чудесный песик, но иногда на него находит. На забор я запрыгнул, а вот дальше…
Узкое длинное лицо, вислый нос, борода-эспаньолка и невыразимо грустные глаза, в которых плещется Мировая Скорбь.
– Итак, я к вашим услугам. Не беспокойтесь, в отличие от господина директора, я совершенно не буйный. Помянутый вами колокольчик у меня имеется, но лучше в него не звонить. Здешние санитары сначала надевают на всех «адские» рубахи, а уж потом начинают разбираться.
– Мы из Парижа, по поводу будущей выставки, – пояснила Мод, храбро выглядывая из-за спины черноволосого. Мировая Скорбь, кивнув, полез за пояс и позвенел ключами.
– Это здесь, за дверью… Извините, сразу не представился, но не хотелось вас заранее смущать. У меня, как и у всех нас, имеется номер, имя в регистрационной карте, но оно конечно же не настоящее. Меня, видите ли, подменили еще до рождения, в позапрошлом веке…
– Арман Кампо, – чарующе улыбнулся красавчик и протянул руку.
– Мод Шапталь, эксперт, – девушка тоже постаралась улыбнуться, но руки спрятала за спину, что не осталось незамеченным. Взгляд Мировой Скорби налился укоризной.
– Я совершенно безвреден, мадемуазель Шапталь. После того, как испанцы захватили наш форт, я ушел в отставку. Итак, позвольте представиться: адмирал Жозе Мариани, художник-герметист, глава Братства Черного Флага и президент Свободного Гваякана[22].
Мод решила ничему не удивляться. Свободная Германия, Свободная Франция, Свободный Гваякан…
* * *– Герметическая картина – вот к чему я стремился всю жизнь, уважаемый мсье Кампо. Я написал три исцеляющих полотна и один отравляющий триптих, посвященный Благовещению. Не удивляйтесь, времена стояли суровые. Меня самого приговорили к пожизненной ссылке на галеры, это было в Тунисе. Я бежал в Испанию, но там мною заинтересовалась инквизиция…
Невыразимо печальный голос доносился сзади. Арман Кампо надежно стреножил пиратского адмирала сразу же за дверью. Отвел к ближайшей стене, взял под локоток и приготовился слушать. Девушка, облегченно вздохнув, огляделась. Три небольших зала анфиладой, картины на стенах, много, висят рама к раме. Ближе всего – Фрагонар, скорее всего копия, за ним… Неужели Ватто? Нет, конечно, подражание…
– Мадемуазель Шапталь! – донеслось из-за спины. – Картины развешаны по столетиям. Здесь XVIII век, приличных работ нет, не тратьте время. Но в следующем зале есть настоящий Мейссонье раннего периода и два этюда Делакруа. А то, что вам нужно, – дальше, в третьем… О чем это я, мсье Кампо? Да, в Испании, в тюрьме инквизиции, я познакомился с Себастьяном Делем, его тоже обвиняли в пиратстве. Мы решили бежать…
Адмирал оказался прав – от картин веяло неизбывной провинциальной тоской. Такие подборки эксперт Шапталь уже встречала. Скорее всего, первый владелец купил все по дешевке на аукционах в годы Великой революции – хлам из разгромленных имений. А может и сам поучаствовал. Только его никто и не думал обвинять в пиратстве. Свобода, равенство, братство!
– После побега нас уцелело чуть больше двадцати. Мы захватили португальскую шхуну и через полгода высадились на берегу, поросшем гваяковыми деревьями на
