– Но мне, к сожалению, уже девяносто два… То есть, конечно, восемьдесят семь, но меня все равно выставили за двери… Мы все тут инкогнито, но вас, молодой человек, кажется, зовут Жорж? Какое совпадение! Так звали моего третьего… Нет-нет, конечно же четвертого мужа. Жорж, мне не трудно вызвать сюда наш оркестр, но, может быть, вы сыграете что-нибудь этакое санкюлотское? Как раз под настроение!
Усач неуверенно покосился на гитару.
– А я вам за это расскажу о Парижской Коммуне. Я была заложницей, меня арестовал лично Рауль Риго, красный прокурор, я получила благословение от самого Жоржа Дарбуа, архиепископа парижского, перед тем как его повели на расстрел. Я до сих пор слышу эти выстрелы! Вы думаете, ваши песни меня испугают?
Жорж Бонис взглянул исподлобья, мрачно, истинно по-санкюлотски:
– А вот сейчас и узнаем… мадам!
6– Па-а-а-адъем! Па-а-а-адъем…
«Тараканы беременные», – вздохнул Лонжа, открывая глаза. Свет уже включили, желтая лампочка – почти над самыми нарами.
– …Та-ра-ка-ны беременные!.. Бегом! Бегом!..
Не бегом – быстрым шагом, как в атаке, – гуськом, утыкаясь в бритый затылок того, кто успел раньше. Отхожее, умывальник, серые влажные стены, ржавая раковина. Зеркала нет, последний раз Лонжа смотрелся в него в поезде, за час до ареста…
– Бего-о-ом!
Тонкий, сквозь пальцы проскользнет, бутерброд с маргарином, пара глотков горячей бурды. Головной убор надеть, поправить…
– Выходи стро-о-оиться! Быстро, быстро. Шевелись, schweinehunden!
Одно хорошо, сегодня «аппеля» не будет. Герр комендант не изволил проснуться.
– Ста-а-ановись!
Еще один день, еще один круг, без просвета, без тени надежды. Барак, стройка, короткий отдых и снова работа до темноты. И хорошо если так, без вызовов к начальству и внеочередных построений. Колесо катится, катится, катится…
– Ма-а-арш!..
Ботинки без шнурков, серая истоптанная земля. Дожди прошли, день обещает быть жарким, ночь – душной.
– Лонжа, у тебя вчерашний окурок остался? Ты же у нас только в компании дымишь.
…Туда, сюда, вниз, вверх, огромным роем; там нет надежды на смягченье мук или на миг, овеянный покоем.
* * *Мотоцикл нагнал колонну уже у самой стройки. Затормозил, сделав крутой вираж, зарычал мотором. К приехавшему подошел старшой, выслушал, махнул длинной рукой.
– Стой! Стой, говорю!.. В колонну по одному. Староста, перекличка! Скорее, скорее!..
Кто-то негромко присвистнул. Старшой дернулся, как от удара током.
– Пре-кра-тить! Если хоть одного негодяя не будет на месте…
Пока перестраивались, пока староста доставал список, Лонжа успел переглянуться с соседями.
– Комендант не с той ноги встал, – решил один. Другой, чуть подумав, возразил:
– Не-е-ет, тут хуже дело.
Лонжа и сам понял, что хуже. Слишком уж растерянным выглядел старший эсэсман. Да и комендант, даже спросонья, не стал бы зря гонять казенный мотоцикл.
– Айсман!
– Я!
– Альтбергер!
– Я!..
Когда откричали, староста хотел доложить «черному», но тот и слушать не стал.
– На аппельплац! Шагом… Нет, отставить… Бегом, ма-а-арш!
– Бегом? – не утерпел кто-то. – Камрады, да ведь это же побег!
* * *Вдоль бараков, вдоль забора, комендатуры и служб – ровный строй серых и полосатых. Только возле открытых ворот – разрыв, там усиленный караул с пулеметами. Несколько патрульных на мотоциклах уехало, другие наскоро собираются.
На плац выгнали всех, и больных, и тех, кто в карцере. Кого не держат ноги, уложили кулем прямо на пыльный асфальт. Перекличку провели дважды, вначале по ротам, затем общую. Офицеры охрипли, сорвали голос…
– Из второй роты, – шелестит по рядам. – Двое или трое. Отсюда, прямо из лагеря.
Не все верят шелесту. Забор, проволока, пулеметчики на вышках, патрули с овчарками. А еще блокфюреры, дежурные в бараках, старосты, вездесущие «фризеры». Невозможно! Или… Возможно?
– Из «эсэсов» кто-то помог, – громким шепотом в ухо. – Перед нами здесь всех «черных» собрали, комендант поросенком орал…
Стоящий перед строем эсэсовец, не поворачиваясь, показывает кулак. Потом не выдерживает, оглядывается быстро.
– Ерунда! Наши все на месте.
Комендант возле одной из вышек, с офицерами. Подозвав одного, что-то пролаял, коротко и хрипло. Правая рука – вперед и вверх.
– Хайль Гитлер!
Офицера сдуло адским вихрем. Подбежал к строю второй – штрафной! – роты, расставил ноги пошире…
– Пропали парни! – вздохнул кто-то.
– Как бы нам всем не пропасть, – возразили ему.
– Вторая рота-а-а!.. Бего-о-ом!..
В ровном строю – разрыв. Тех, кто стоял там, уже нет. И не будет. Лонжа горько усмехнулся. Земля и люди на земле. Он ошибся…
Ад!
Вновь комендантский лай. Черные бесы дернулись, закружили, спеша к своим пасомым. У строя роты – Саксонский Медведь. Откашлялся, на асфальт сплюнул.
– Значит так, сволочи! Герр комендант дает два дня, чтобы одумались и сами все рассказали. И про побег, и про то, кто помогал. Скажете – значит, при яйцах останетесь. А промолчите – второй роте завидовать будете. С каждым лично пообщаюсь…
Взглянул недобро, сжал мосластые кулаки.
– И не геройствуйте. За два дня не разберемся, не поймаем подлецов – из Берлина приедут. А уж тогда все кровью кашлять станем… Работа на стройке временно отменяется, личному составу находиться в расположении роты. Ясно?
– Та-а-к точно-о! – единым дружным вздохом. Чем бы ни грозили – это будет не сегодня. Два дня, целая вечность…
– Нале-во! В помещение роты бего-о-ом!..
* * *– Извини! – напарник, Ганс Штимме, взглянул виновато. – Тут только наши, члены КПГ и сочувствующие. Ну, вроде закрытого партийного собрания.
Лонжа уже понял. «Красные» столпились в самом дальнем углу, забили нары, заступив проход. И караульных выставили, двоих, для верности. Штимме подальше, плечистый здоровяк из новеньких – поближе, проход перекрывая.
– Ваши тоже, – словно оправдываясь, напарник кивнул в сторону входа.
Там – «черные», тоже густой толпой. И тоже при дозорных.
Лонжа резко выдохнул:
– Порознь? Так передай своим: всякое царство, разделившееся само в себе, опустеет…
– …И всякий
