– Что вы думаете о носорогах? – вопросил он, даже не представившись.
– Приблизительно то же, что и они обо мне, – здраво рассудила Матильда. – Но если вам так интересно, носорожий рог – идеальная логарифмическая спираль.
– О! – восхитился Дали. – Вы это сумели увидеть? Это правда, но для меня носорог – прежде всего великий Вермеер Дельфтский, его «Кружевница»! С самого детства этот образ, как в горячечном бреду, преследует меня. Репродукция висела на стене отцовского кабинета, я всегда мог рассматривать ее через приоткрытую дверь. В это же время я думал о роге носорога. Позже мои друзья расценивали мои фантазии как бред, и это была правда. Я представлял себе рог – серо-желтый, чудовищно огромный, разбухший на конце…
– А почему вы людей на картинах уродуете? – без особых церемоний перебила девушка. – Вам доставляет удовольствие сам процесс – или за такое больше платят? Только не говорите, мсье Дали, что вы так видите. У вас хороший рисунок, и цвет правильный, а солнце такое, что мне самой завидно. А пишете, извините, бред.
– Да! – палец испанца взлетел вверх. – Бред! Вот она, высшая похвала! У вас во взгляде – едкая щелочь, поистине вы – внучка своего деда! Его глаза, его нетерпимость… Я кожей ощущаю близкую душу!
Матильда щедро плеснула щелочью.
– У вас, надеюсь, нет привычек Артюра Рембо? Ему бы понравился серо-желтый, чудовищно огромный, разбухший на конце…
Укусила себя за язык, но испанец и не думал обижаться. Улыбнулся, пригладил зачесанные назад волосы.
– Диагноз ясен! Вас не интересует ни Вермеер, ни его «Кружевница», ни даже носорог. Вы забились в угол, вам ни до чего нет дела… Кажется, я посмел нарушить покой смертельно влюбленной девушки.
Матильда вдохнула поглубже, дабы достойно ответить наглецу.
Выдохнула.
Дали был прав.
* * *– Ради всего святого, Монтрезор![24] – простонали сзади. Мод и ухом не повела – привыкла. За сутки, что минули после того, как они покинули замок, красавчик вновь стал прежним, разве что улыбался пореже.
– Я вдвинул последний камень на место, я заделал его. Вдоль новой кладки я восстановил прежнее ограждение из костей…
Ранний июньский вечер, бледное небо в перистых облаках, пустая сонная площадь. Нуан-ле-Фонтэн – не город, не деревня. На табличке, привинченной рядом с входом в здание мэрии, красуется гордое: «Муниципалитет». Две сотни домов под знакомой желтой черепицей, улицы крест-накрест. Жорж Бонис, припарковав «Вспышку» перед мэрией, отправился узнать дорогу. Мотор молчит, эксперт Шапталь на переднем сиденье, красавчик Арман на заднем.
– Полстолетия прошло с тех пор, и рука смертного к ним не прикасалась. In pace requiescat!
– Хорошая память! – одобрила Мод. – Но знаешь, Эдгар По – совсем не мое. И к чему это ты?
– Монтрезор! – вновь простонал черноголовый. – Каменная кладка, тяжелые капли раствора… In pace requiescat! И все это не я, а ты. Кто нас сюда затащил? Прямиком – в Монтрезор?
– К-куда?
Развернула лежавшую на коленях карту, нашла нужный кружок, поглядела на то, что написано мелким шрифтом. Муниципалитет Нуан-ле-Фонтэн, округ Лош, кантон…
Перечитала два раза, потянулась к сумочке, где прятались очки…
– Он самый, – подтвердил Арман. – Кантон «Бочонок амонтильядо». Нам, надеюсь, не в подземелье?
– Н-не знаю…
Девушка достала из папки нужный лист, прищурилась, разбирая полуслепой шрифт.
– Пьер Моро, коллекционер, улица Перемирия, номера дома нет.
– Здесь все дома без номеров, – сообщил Бонис, открывая переднюю дверцу. – И не улица это – та же дорога, что мы ехали, последний дом с другой стороны.
Сел за руль, повернул ключ зажигания.
– Только, знаете, мадемуазель, меня насчет этого Моро предупредили. Не очень любят его здесь. Чужак, приехал в Нуан-ле-Фонтэн сразу после Великой войны, но не в том причина. Знаете, как его дом называют?
– Я же говорил! – восхитился Кампо. – Монтрезор!
– Проще, – хмыкнул усач. – Поганая Берлога. Нечисто, говорят, там.
– Привидения?! – красавчик, не усидев на месте, потянулся вперед.
– Нет, оборотни.
* * *Арман, аккуратно закрыв скрипящую калитку, обернулся. В доме светилось единственное окно, последнее слева. Густой плющ оплетал стены, крышу, покрытую старой черепицей, венчала высокая кирпичная труба.
– Знаешь, Мод, по-моему там даже фотографий нет, не то что картин.
Девушка тоже поглядела на только что покинутый дом.
– Обещали все показать завтра. Утром и убедимся.
Подошел Жорж Бонис, кивнул в сторону заросших плющом стен…
– С крыльца не спустили? В таких берлогах самые мироеды и живут, знаю.
Красавчик задумчиво почесал подбородок.
– Н-нет, старичок очень вежливый, только моргает часто. Приглашал переночевать в доме, прямо-таки не отпускал, наша Мод чуть было не согласилась… Кстати, в доме кто-то еще есть, но свет не зажигает.
Тряхнул черными кудрями.
– В общем, уезжаем отсюда – и не возвращаемся. Если что, валите все на меня, струсил – и все такое…
Мод спорить не стала, задумалась. Старичок ей тоже не понравился. Не потому что моргал, а потому что упорно уходил от ответов. Заявку подтвердил, обещал показать все завтра, приглашал в дом, насчет же всего остального – молчок. Что за картины, откуда они в этой глуши? В письме говорилось о полусотне полотен, но ей не показали ни одного.
Завтра?
– Отъедем подальше, – предложил усач. – И местечко подберем. Мне ведь чего рассказали, мадемуазель? Пропал два года назад в этих местах коммивояжер, посуду ездил продавать. Через полгода нашли все, что от него осталось, в ручье. Много не разобрали, но горло точно перегрызено. И раньше такое случалось. А почему именно этот дом
