Был Ад, и Чистилище было. Что впереди?
И все-таки он сделал еще один шаг! Несмотря ни на что, вопреки всему!..
Низкий гул мотора стих, сменившись звенящей тишиной. Чистое небо, горячее солнце, белые птичьи крылья…
Меня не запрут Подвальные своды, Напраснейший труд – Мне вдоволь свободы… * * *– Гитлера лучше не свергать, куманёк, – молвил Шут, будучи в прескверном настроении. – Считал я так и этак, а выходит одно: вреда выйдет больше. Внутренний хаос и внешняя интервенция. Бесноватый – вроде гнойника, оперативное вмешательство чревато. Противно, неудобно, но лучше перетерпеть. А если лечить, то исключительно терапевтически.
Король не удивился, его друг порой впадал в пессимизм. Не слишком часто, но регулярно.
– Боятся, что Гитлер для начала подомнет под себя Европу, а потом и весь мир. А надо не бояться, а действовать. Вторая кредитная линия – не самая глупая выдумка.
– Бесноватый подобреет? – не утерпел Король. – Заключенным в лагерях увеличат пайку?
Шут поморщился.
– Не увеличат, куманёк. Но кредит – целевой. Деньги «Шрёдер, Рокфеллер и К» шли на Вермахт и Люфтваффе, это и было опасно. Франц I, твой августейший родич, поставил условие: только конкретные гражданские объекты, причем в строительстве и реконструкции должны участвовать его фирмы. Почему, понятно, хочет побыстрее вернуть деньги. Но и Гитлер не в убытке. У него грандиозные планы, одно строительство Нового Берлина чего стоит! В смысле – сколько. А в Европе он получил все, что хотел, разве что Данциг… Так отдать ему Данциг, он все равно ничей![41] И пусть строит свою Триумфальную арку в триста метров высоты. Режим уже начинает загнивать, с каждым годом немцев все труднее поднять на большую войну. Через несколько лет Бесноватого уберут свои же, с минимальными издержками. Гнойник усохнет, и тогда можно будет снова помечтать.
– Нет, не усохнет, – возразил Король. – И Данцигом все не кончится, дурачина, не надейся. Гитлер сам по себе – Большая война. А дальше, как ты и обещал: внутренний хаос и внешняя интервенция. Мечтать нужно сейчас, мечтать – и действовать. Но тебя не уговариваю, можешь отказаться. Попробую как-нибудь сам.
Шут достал бубенчик, подбросил, поймал. Не услыхав звона, крайне удивился и повторил попытку. Тщетно!
– Не считается, – решил он, пряча бубенчик в карман, – завтра новый куплю… «Как-нибудь сам» не выйдет, наш обед, он из двух блюд. Одно не нравится: наверняка кто-то предаст, причем из своих – и в самую последнюю минуту. Законы жанра, куманёк. Предадут не меня – тебя. И, между прочим, из лучших побуждений.
Наклонился вперед и проговорил вполголоса:
– Живые герои никому не нужны, они уже свое сделали. И вообще, с героями трудно, советов не слушают. Нужна светлая память о них, она будет вдохновлять новых. Понимаешь, твое королевское высочество?
– Понимаю, – улыбнулся Король. – Но я никакой не герой. Это успокаивает.
* * *Все случилось так быстро, что Лонжа обернулся, лишь когда закричали, отчаянно, из последних сил. Поглядел – и ничего не понял. Опушка, ровный строй старых мрачных елей – и толпа, считай, весь первый взвод. Наклонились над кем-то одним, то ли на ноги поставить хотят, то ли хуже дело.
И снова крик – гвоздем в уши, такой, что и в «кацете» не услышишь.
– Убьют парня, – негромко проговорил стоявший рядом Штимме.
Подумал и добавил:
– Но я бы тоже за ним побежал. Только бить не стал.
И лишь тогда Лонжа понял. От железнодорожной насыпи до опушки всего метров тридцать. Еловый лес – не сосновый, укроет быстро.
На маленькой станции ждали уже больше часа. Грузовики уехали, рота выстроилась возле железнодорожного полотна. Вначале разрешили курить, затем – сесть на землю. Почти идиллия, если бы не полуденное солнце. И пить разрешено только по приказу, не больше одного глотка в час. Взводные на ногах, все примечают.
Конвоя нет, нет вышек и сторожевых собак. Кто-то не выдержал.
– Убьют ведь, – вздохнул Штимме. – Ну, нельзя же так!
Беглеца догнали свои же, сперва его отделение, затем весь первый взвод. Свалив ударом с ног, распластали на сухой от жары земле. Били не все, трое-четверо, но остальные даже не пытались помешать.
Каждый умирает в одиночку…
– Рота… Повзводно, в шеренгу по одному…
Гауптман стоял тут же, возле насыпи. Смотрел, время от времени ударяя стеком по носку начищенного сапога. Вмешался не сразу, подождал минуту-другую.
– Ста-а-ановись!..
Беглеца волокли сразу пятеро, еще двое подталкивали в спину. Лонжа мельком увидел то, что осталось от человеческого лица.
– Р-равняйсь! Смирно!..
Строй окаменел, даже дыхание стихло. Герр гауптман неспешно прошелся вдоль третьего взвода, ткнул стеком в чью-то сбитую на ухо пилотку, указал на недостаточно подтянутый ремень. Второй взвод… Поравнявшись с Лонжей, офицер внимательно поглядел на него через монокль. Первый взвод… И только тогда остальные решились выдохнуть. Не им выпадет.
– Отделение, шаг вперед!
Беглец не стоял, висел, придерживаемый с двух сторон. Стек взметнулся молнией, ударив в грудь.
– Ублюдок.
Без малейшего выражения, просто констатируя факт. Затем гауптман, поманив пальцем взводного, дернул подбородком в сторону белых, словно мел, людей.
– Унтер-офицер! Напомните, когда прибудем на место. А сейчас у всей роты отобрать фляги, пусть прочувствуют.
И повернулся спиной.
– И вправду, ублюдок, всех подставил, – негромко проговорил кто-то. – Мало они его!
Лонжа понял, что конвой и в самом деле не нужен.
5Не было слов, не было даже мыслей. Матильда
