И эта рюмка на боку – яркие капли на белом холсте.
– Представим почти невозможное. Соседи махнули на Гальяно рукой и оставили жить по воле подесты. Воевать он уже не станет, зато начнет со всеми ссориться. Он ведь обещал сделать из маленького городка чуть ли не империю…
– Латинскую, – глядя куда-то под ноги, бросил синьор Красный Нос.
– Его соратники почувствуют себя обманутыми, подеста перестанет быть героем, а затем уйдет и страх. Гальяно – город очень бедный, в нем все уже давно переделили, значит, начнут дележку по-новому. Сначала с руганью, а после и со стрельбой. Это продлится еще несколько лет, но в конце концов…
Три рюмки рядом – в красной, в цвете крови, лужице.
– Невесело как-то выходит, – рассудил старший хитрец. – Вы бы, принчипе, для этого Гальяно чего повеселее бы придумали. А то и в самом деле, хоть ковчег строй.
Дикобраз улыбнулся.
– Сделаем так. Постарайтесь, чтобы в Матере все было в порядке. А я…
Протянув руку, взял рюмку, плеснул вина из бутыли.
– …Тоже постараюсь.
Алессандро Руффо ди Скалетта выпил свою чашу.
2Лейхтвейс поглядел сквозь давно не мытое стекло и едва сдержался, чтобы не дернуть что есть сил за оконную ручку. Вырвать шпингалет, распахнуть обе створки, вдохнуть свежего воздуха и заорать во весь голос. Что угодно, хоть просто «А!»
– А-а-а-а-а-а-а-а-а! Выпустите, не хочу! Не хочу-у-у-у!
В каменном бункере было куда уютнее. Даже не скажешь почему, может оттого, что игра шла на равных. Или он – или его, на войне, как на войне. Здесь же благородный разбойник чувствовал себя мышью под плинтусом. Окна открывать нельзя, входные двери тоже, к ним даже запрещено подходить. И голос лучше не повышать. Радио включать, так и быть, позволили, однако чтобы не слишком громко. А еще следовало проявлять осторожность, бдительность и на все неожиданности реагировать правильно. Как именно, Цапля даже не стала растолковывать. Мол, взрослый уже, разберешься.
Были еще книги, однако шкаф, как назло, стоял в запертом на ключ кабинете. Из всего богатства прежние обитатели оставили на кровати в спальной старое издание детской книжки про Макса и Морица. Лейхтвейс решил, что нарочно, издевки ради. «Много есть про злых детей и рассказов, и статей. Но таких еще проказ и не слыхано у нас!»
Маленькая квартирка где-то возле Потсдамского вокзала стала даже не тюрьмой, а палатой сумасшедшего дома, где самое место проказникам Максу и Морицу. «Эти скверные мальчишки не читают умной книжки…»
Разумом он, конечно, все понимал. В Берлине одному делать нечего, да и не знает он столицу. Даже одежды подходящей нет, не гулять же по Унтер-ден-Линден в полной форме горного стрелка! Однако на душе было кисло. «Марсианин» еще никогда не примерял мышиную шкуру. Ощущение оказалось не из приятных – сиди, вздрагивай от каждого шороха и жди, пока за тобой придут. «Ах, за то судьба жестоко наказала шалунов!» Цапля даже запретила трогать лежавший на столе «люгер», когда Лейхтвейс вызвался его почистить. Пистолет – на тот самый крайний случай.
А он еще давал советы господину гауптфельдфебелю! Стреляться Лейхтвейс конечно же не стал (не дождетесь!), но в потолок бы пару раз выпалил. А еще лучше – в открытое окно, глядя на недоступное небо.
…Вверх! Вверх! Вверх! В самую синь, за белые облака, к солнцу! И даже не смотреть на оставшуюся где-то вдали землю, ничего там хорошего нет.
Лейхтвейс бухнулся на не застеленную кровать, открыл наугад книжку про двух шалунов.
«Макс и Мориц» с легким стуком врезались в стену. И словно в ответ заговорил дверной колокольчик. Дзинь! Дзинь! Дзинь! Первый пароль, второй будет, когда Цапля войдет.
Ключ в замке… Легкий стук… Шаги…
– Это я.
Лейхтвейс вернул пистолет на стол. Если бы напарница сказала что-то иное, можно было потренироваться в стрельбе. Хорошо, что четвертый этаж, в окно не влезут.
…Зато могут и влететь, а еще проще – кинуть гранату. Потому и рамы на запоре. Все равно не спасет, сам бы Лейхтвейс откупорил квартиру в два счета. Даже не ночью – ясным днем.
– Переодевайся! Там костюм, рубашка и туфли. Уходим!
Здороваться Цапля не стала, уложила пакеты на кровать, отвернулась.
– Мы с тобой везучие, Лейхтвейс. Шла сюда и представляла… Давай, давай, поторапливайся!
И стая уток и утят Доела крошки от ребят[19]. * * *По Унтер-ден-Линден они все-таки прошлись, обновив костюм, а заодно и новое платье напарницы в комплекте с маленькой шляпкой и сумочкой. Преобразившаяся Цапля смотрелась неплохо, даже загадочно. Если не родная дочь фрау Доктор, то уж племянница – точно.
Жаркий летний день, высокие старые липы, легкий запах бензина, люди, идущие по своим делам, свежие афиши, сверкающие чистыми стеклами витрины – Лейхтвейс уже успел от всего этого отвыкнуть. Вспомнился Ленинград первых лет нэпа, улица имени 25 Октября, такие же липы, витрины, афиша кинотеатра «Титан». А еще двор, куча угля возле входа в подворотню, забитая дверь парадного входа, тощие вороны на асфальте.
Шарманка. Девочка в белом платье. Ночные гости в зеленой форме при малиновых петлицах. «Пустяки! Я ни в чем не виноват!» – сказал отец, когда его уводили.
– Нервничаешь? – рука Цапли легко коснулась его пальцев.
– Нет, – огрызнулся он. – Этого не умею.
Напарница засмеялась, поглядела по сторонам.
– Знаешь что? Пошли в кино!
* * *…В далеких джунглях пропал муж графини Шарлотты. Соломенная вдова проливает горькие слезы, не имея возможности вступить в наследство. Поет. Снова страдает и снова поет. Пляшет.
– Интересно, они это всерьез снимают? – поразился Лейхтвейс уже на десятой минуте. – Вроде взрослые люди.
– Всерьез, – успокоила напарница. – Ты сейчас думаешь о фильме, а не о том, что Сестра-Смерть может сидеть на соседнем кресле. И говори тише, только в ухо не шепчи, щекотки боюсь.
…Злодей, зная, что документ
