– Все еще в грешном мире, дочь моя, – ответил знакомый голос. – Пусть вы и немало постарались, дабы его покинуть.
Монсеньор епископ сидел рядом с ее койкой и перебирал четки. На указательном пальце – перстень с фиолетовым, в цвет сутаны, аметистом. Шапочка-пилеолус поверх редковолосой седой головы, внимательный взгляд маленьких глаз. Мод попыталась поднять правую руку, но не смогла. В запястье впилась сталь.
– Кажется, попала в плен, – горько усмехнулась она. – Что-то мне не везет!
Четки дрогнули. Епископ внезапно улыбнулся.
– Не гневите господа, дочь моя. Вам очень и очень повезло. Вы живы – в отличие от иных инсургентов. Не смею хвалиться, но довелось прибегнуть к силе Церкви и ее авторитету, чтобы вас, неблагодарную мятежницу, взяли сюда, на транспорт. Прочим повезло меньше.
– Мы не в Монсальвате?
Она попыталась привстать, но увидела лишь маленькую каюту с глухими стенами. Места как раза на одну койку и на один железный табурет, на котором и устроился ее фиолетовый спутник.
– Монсальвата более нет, дочь моя. Инсургенты в злобе своей возмогли прорваться на третий уровень. Это уже очень опасно, пункт управления находится совсем близко. Пришлось прибегнуть к мерам крайним. «Destruam et aedificabo»[43] – сказано в Писании. Мы же воздвигли и разрушили, не отдав твердыню нашу на поругание врагу.
Мод помотала головой, отгоняя подступивший ужас. Разрушили? Значит, всех, кто был с нею рядом, уже нет? И раненых нет, которым она пыталась помочь? И храбрых парней, которые бросались под пули? А Вероника Оршич? «Полярная звезда» должна лететь на Землю, но вот успела ли?
– Неблагодарная мятежница, – сдерживаясь, повторила она. – А за что мне вас благодарить? Вы чужаки, марсиане, никто вас сюда не звал! Вы не пришли с миром, вы стали помогать Гитлеру!
Епископ невозмутимо кивнул.
– Qui audivi, et cogitavi ut audiam![44] Дочь моя! В молодые годы я был горяч и сомневался в мудрости ушедших. Те, что открыли нам, беглецам, путь на Клеменцию, завещали никогда и ни в чем не доверять оставшимся на Земле. Господу в безмерной милости его угодно было отделить агнцев Божиих от козлищ диавола. Мы – «чистые», вы же родились во грехе и грешными сойдете в ад. И не помогут вам пророки и праведники, ибо изгоняете вы их или же предаете смерти. Но сейчас речь не о тех, кто остался за краем небес, а о вас, мадемуазель Шапталь. Вы нарушили обещание, вами же данное…
Обещание? Она попыталась вспомнить. Их последний разговор в кабинете некоего «господина министра». Она тогда сказала…
– «Я и мои спутники – разумные люди. О том, что с нами случилось, мы не скажем ни слова. Нам вполне достаточно приключений», – напомнил тихий бесцветный голос. – Перед нашей встречей перечитал протокол… Признаюсь, я вам поверил и выступил ходатаем пред властью светской. За все должно отвечать, дочь моя!
Она попыталась улыбнуться.
– Зато мы освободили Веронику Оршич!..
– …И погубили множество иных. Подумайте о душах, ныне представших перед Судом, и ужаснитесь их участи. А заодно поразмыслите о своей. Я помолюсь за вас, дочь моя. Да услышит мои слова Тот, Кто вечно бдит над нами!
* * *Голова кружилась, руку сжимала сталь, но думать было можно. Мод смотрела в белый плоский потолок и вспоминала, день за днем, то, что случилось с нею и со всеми остальными. Крылатый парень по прозвищу Лейхтвейс, короткая шифровка, потом разговор с Пьером Вандалем. Тот вначале растерялся, пытался отговорить. Чуть не поссорились и на этот раз. Семейная жизнь складывалась непросто, черные стрелки то и дело сталкивались, цепляясь друг за друга, небо-циферблат меркло, ключи в ее маленькой сумочке теряли голос. Все-таки не поссорились, и Пьер поцеловал ее на пороге.
Новой картины не будет, высохнут краски в тюбиках, она не встретится с Ростиславом Колчаком, чтобы рассказать о том, что случилось в давние годы на острове Беннета. Ее последнее дело…
Пожалеть? Матильда Шапталь, внучка своего деда, сама выбирала путь. Жизнь – это когда не боишься ошибиться. Нет! Просто – не боишься!
«Все прочее – литература!»[45]
…Поль Верлен, мертвый и проклятый, смотрел на прикованную к узкой койке девушку с красным родимым пятном на щеке и улыбался призрачными губами, гордясь кровью от своих кровей.
4За окном моросит холодный лондонский дождь, но здесь, в малом зале паба «The Royal Oak», что на улице Табард, тихо и уютно. Время раннее, старинные напольные часы с медным маятником гулким звоном только что возвестили о наступлении полудня, поэтому посетителей мало. Они сойдутся к вечеру, чтобы распробовать эль из пивоварни «Harveys» в Сассексе, которым и славится «Королевский дуб». Пока же можно говорить без помех, естественно, по-английски, чтобы не смущать чутких официантов. Для собеседников язык не родной, но оно и к лучшему, каждую фразу можно тщательно продумать.
Один бородатый, второй безбородый, оба в почти одинаковых серых плащах по последней американской моде. Бородатый в шляпе, такой же серой, безбородый положил свою на пустующий стул.
Оба не любят пиво, поэтому каждый сделал всего по глотку. Английский с акцентом, одинаковым у обоих.
– Вы очень вовремя, kamerad Рихтер. Первое заседание Национального комитета уже послезавтра. Надо успеть занять лучшие стулья.
Бородатый без всякого удовольствия отхлебывает из «пинтового» бокала и закуривает сигарету из лежащей тут же на столе пачки.
– Стоит ли так спешить, kamerad Мюллер? – тщательно подбирая слова, возражает безбородый. – Наш общий знакомый Herr Аgronom наверняка приготовил сюрприз как раз к открытию комитета.
Тот, что с бородой громко щелкает зажигалкой.
– Сюрприза не будет. Мы побеспокоились. Только вчера я вернулся из Vaterland.
Оборачивается, резко, по-волчьи, и, не сдержавшись, переходит на родную речь. Лужицкий диалект верхнесаксонского, громким шепотом, словно из пулемета.
– Гиммлер собирался заявить о том, что Германское сопротивление – обман, фальшивка, «Трест», ее руководство – сотрудники «зипо», и все это придумано, чтобы выявить предателей Рейха, собрать вместе и отправить в Дахау. Я, начальник штаба – штурмбаннфюрер СС, его офицер для особых поручений.
Безбородый, он же kamerad Рихтер, возражает тоже на родном диалекте, баварском.
– А вы разве не штурмбаннфюрер? Такое и вправду может сорвать создание Национального комитета.
Мельник морщится, глубоко вдыхает сигаретный дым.
– Бросьте, Рихтер! Никто еще не провел точную границу между подпольем и тайной полицией. Германское сопротивление есть и будет. А Гиммлер уже ничего не скажет, побоится.
Из кармана плаща появляется сложенная вчетверо мокрая газета, лондонская «The Morning Chronicle».
– На второй странице.
Безбородый разворачивает слипшиеся листы. Верх страницы, большие черные буквы заголовка:
«Германское сопротивление атакует Адольфа Гитлера».
* * *Газеты Лонжа просмотреть не успел, однако о случившемся уже знал – из утреннего выпуска новостей «Свободной Германии». Голос диктора звучал осторожно. «По непроверенным данным…» Диверсанты Германского сопротивления во главе
