В микронаушнике раздался голос: «Задержка. Группа будет на позициях не ранее чем через пять минут. Тихо вырезать дверь сложно. Пять минут, держитесь».
А меж висков отдалось сказанное отцом Диего. «Мои люди» – значит, нынешняя ситуация точно не отчаянный шаг отца-командира. Шталь мог подстраховаться – но он бы не стал сливать информацию ненадежным и плохо контролируемым дилетантам.
Более того, он предпочел бы, так сказать, не выносить сор из избы.
– Или мы не ведем переговоров с террористами, – быстро сказал я, чтобы заполнить паузу.
– Так тоже может быть. Но в таком случае появляются дополнительные приоритеты. Акции устрашения тоже нужны. А казнить человека, который дает добро на операции вроде той, в порту, и при этом называет себя святым, – логическое завершение ночи. Особенно после сноса этой домины. – Диего раскраснелся; кажется, он наконец озвучил истинную причину, что двигала им. – Он, кажется, мычит. Что-то хочет сказать, а кляп мешает?
– Думаю, – ответил я спокойно, – то, что он никогда не называл себя святым и ему неприятно слышать это.
– Он называл, его называли – какая разница? Важно то, что люди про это подумают.
– Вы не боитесь создать мученика?
– После честных показаний о нашем с вами сотрудничестве? Побойтесь Бога…
Откуда-то сверху донеслись выстрелы. Если что-то плохое может случиться – оно случится.
Штурмовая группа засветилась. Стволы начали подниматься.
Они ждали, что я потянусь за оружием. Вместо этого прыгнул, включив движки в полете.
Повстанцы разлетелись будто кегли, а я рухнул, отстреливаясь, за алтарь.
Глянул на замешкавшегося пленника, рявкнул «лежать», для понятливости рукой поторопил – и вновь дал не глядя очередь. Плечо рвануло болью. Зацепили. Рухнул.
Из чего они могли прострелить защиту? Тут же сообразил. Ну да, пленника наверняка лишили оружия. Игольника вроде моего.
– Взрывайте! – голос отца Диего прозвучал трубой архангела.
И пришли грохот и мгла…
…Очнулся. Прошло от силы полминуты. И тут напортачили – по замыслу, капище должно было аккуратно сложиться внутрь себя.
Вместо этого горящие обломки балок отрезали алтарную часть от нефов. Все, что могло пылать, объято пламенем. Окна завалило обломками, а единственное неповрежденное, с выбитым витражом, перегородил освободившийся от скелета громадный крест – не пролезть.
Живы, прелестно. Комм в держателе на запястье светился, будто рождественская елка, – такое количество стимуляторов вколол мне экзоскелет.
Ну да, в дыру в плече звездолет пролезет.
Ладно, наживное. Выбраться бы. Глянул направо – и выматерился в голос.
Посол был плох. Любой будет плох с такой железякой в брюхе. Скелет с креста, собака, будто знал, куда приземлиться.
Отстегнул аптечку от пояса. Приложил к ране. Нажал кнопку диагноста.
– Не надо, – вымученно улыбнулся посол. – Уходите.
– Надо. – Я понимал, что он прав.
Но своих не бросают – так меня учили. Это повторяли много раз те, кто бросал друзей и был брошен сам, чтобы через сотню лет их потомки считали – делать так и впрямь нельзя.
– Как вас к ним занесло?
– Решил удостоверится, что обойдется без жертв, – улыбнулся он слабо. – Вы не были уверены, что все пройдет как надо. Началась пальба по гражданским. Не сумел остановить.
– Ну, кого-то вы положили, – вспомнились трупы в проходе.
– Вы сказали правду? Что решение отклонено?
Что сделать? Соврать или нет?
– По глазам вижу. Правду. Это хорошо. Расчет – плохо. Дурно. Даже если для пользы, цель не должна оправдывать средства.
Я с тревогой глядел на огоньки аптечки. Оранжевый. Критическое. Хоть бы один желтый. Стабильного можно попробовать вытащить. Вот только куда? Либо завалы, либо крест железный. Приехали.
– А стране не нужны святые на троне, – вдруг невпопад сообщил посол; я не сразу сообразил, что он продолжает начатый в машине разговор. – И драконы не нужны. Стране нужен иной правитель – рыцарь. Тот, что защитит от дракона свободы подданного и отрубит им головы, буде те начнут превращаться в драконьи. Почти что садовник. Помните Первого Государя?
– В смысле?
Не начал ли бредить? Как я мог знать Первого? И он тоже не мог, возраст не тот.
– Почему они победили? Горстка мальчишек и девчонок в либеральной европейской стране, которой стала к своему концу Федерация. Бунтари. Те, кто не захотел жить так, как диктовали старики. Не желал верить в атеизм, деньги и плотскую любовь. Отказывался быть толерантным к любой пакости и нетерпимым ко всякому инакомыслию. Не понимал, отчего не стоит давать милостыни. Любил говорить и думать, хотя разговоры и мысли обязательно кого-нибудь обидят и к тому же ведут к депрессии.
– Почему? – отозвался я эхом.
– Почему армия приняла их? Почему они решили установить монархию, хотя начинали как социалисты и анархисты? Почему случилось Второе Константиново Чудо?
Второе Константиново я помнил из курса истории. Даже служители Церкви весьма осторожно оценивали это событие, разнясь в определениях от «доброкачественного массового психоза», если такой вообще возможен, до «чуда». Видения крестов в воздухе. Сны, пристыжавшие людей и напоминавшие об их ошибках. Смущение умов – не Антихрист ли нагрянул по их души? Миллионы новокрещенных – и готовность изменить свой путь.
– Почему?
– Потому же, почему я умираю здесь, а ты будешь жить, – улыбнулся он. – Потому же, почему кузина справится сама, она ведь из рыцарей. Иди.
Аптечка панически запищала, замерцала красным, признавая свое бессилие.
– Куда? – спросил я, точно зная, что не услышу ответа: посол… нет, святой продержался и так слишком долго.
Пришло спокойное осознание: на руках моих только что умер законный русский государь.
Было жарко. Было очень жарко. Я почти что чувствовал, как выгорают волосы. И бежать, казалось, некуда. Пещь огненная. Хуже – геенна.
Но тихий голос произнес, чтобы отзвучать навек:
– In hoc signo vinces… Сим победиши…
Нет, правда?
Если покойный и впрямь окажется святым, а я почти что поверил в это… Типично мое счастье – встретить святого, чье последнее напутствие окажется столь издевательским.
Семь бед – один ответ. Прицелился головой в загородивший окно крест и дал старт движкам.
Эпилог
…В палате было светло. Голоэкраны неярко горели, отсчитывая расстояние между жизнью и смертью. Одноместная. На подоконнике – букетик цветов. На стуле по флотской традиции – парадный китель. Судя по оборудованию, я в русском военном госпитале.
Вырубаюсь.
…Бойкий женский голосок:
– Павел Исаакович, а правда, что святой Кирилл поднял перед ним двухтонный крест в воздух, а сам остался внутри и обрушил стены прибежища еретиков?
– Запомни, Танюша, медсестрица моя любезная, – рассудительный бас, – святым человек может называться, только когда его признает таковым Церковь. Если найдутся доподлинные и тщательно проверенные доказательства чудес. В том числе того креста на записи. Это во-первых. Во-вторых, какой же святой с собой покончит? Не рушил он на себя ничего.
– Доктор, а как же Самсон?
– Жил при Ветхом Завете. Умер в отчаянии. Я так думаю.
Вырубаюсь.
…Где-то работает новостная трансляция. Я пытаюсь рассмотреть погоны на кителе. Почему-то кажется
