— Не попрошу, — ответил Невельской с палубы и дал знак убрать веревочный трап.
Несмотря на гнев, охвативший его от наглости Гурьева, он был очень доволен. Каторжник, сам того не желая, подтвердил, что судоходный фарватер в устье Амура существует — как и пролив между Сахалином и материком. Теперь оставалось их только найти.
Однако «Байкал» весь день простоял на верпе у мыса Головачева. Дым от лесных пожаров окутывал окрестности почти непроницаемой мглой, а полное безветрие исключало парусный ход. По причине едкого дыма команда попряталась в кубрик, офицеры сидели по каютам. Лежа у себя на кровати, Невельской словно бусы перебирал свой разговор с каторжным и все пытался нащупать в нем зацепку, указывающую на местоположение искомого фарватера и пролива. Он надеялся найти в словах Гурьева хоть какой-нибудь намек или оговорку, которые выведут к желанной цели, но мысли его сами собой соскакивали на другое.
Невельскому не давала покоя поразительная перемена, случившаяся с этим разбойником и душегубом. Ведь если он сам, наследственный дворянин, офицер и помещик, обижал бесправных матросов зачастую совсем без повода, из одного душевного раздражения, то он всегда считал, что поведение это положено ему судьбой, что оно естественно, понятно и приемлемо обществом, и даже сами матросы не оспаривали такого положения вещей, а Завьялов, будучи наказан за проступок, о каком Невельской и не помнил, в итоге очутился на поселении в самых отдаленных местах и, казалось, принимал это как должное. Более того, матушка Федосья Тимофеевна — была ли она непосредственной причиной смерти своей дворовой девушки или не была — все же имела к этой ужасной гибели отношение. Сын ее хорошо помнил все тиранические наклонности своей родительницы, бурлившие в ней, очевидно, из тех же соображений естественности и заведенного веками порядка, из каких он сам мог ударить по лицу безответного перепуганного матроса.
Но бывший крепостной! Обнаруживший в себе достаточно человеческого чувства и гордости, чтобы восстать против угнетения, примкнуть к бунту, пойти за это на каторгу, претерпеть самые страшные лишения, а в конце концов самому начать утеснять слабых — это не укладывалось у Невельского в голове. Выходило, что Цицерон[106], сказавший, будто раб мечтает не о свободе, а лишь о своих рабах, был бесконечно и гадко прав. И даже самый последний изгой, ощутивший вдруг в себе силу, не преминет воспользоваться ею в ущерб слабому. Право зверя — вот о чем думал моряк у себя в каюте, мучительно пытаясь понять, сколько в нем самом живет от того цицеронова раба. И получалось, что немало.
Дабы отвлечься, он перепрыгивал мыслями на странное и весьма неожиданное предложение Гурьева. Вспоминал поведение начальника Камчатки, который ощущал себя маленьким царем, а также письмо, отправленное им самим из Рио, касательно того, что он принимает на себя всю тяжесть ответственности за поход к ничейным местам, и эти мысли заставляли его наконец улыбнуться. В соблазне силы он чувствовал значительно больше тьмы, чем в простом и каком-то неуловимо детском искушении властью.
К вечеру дым немного рассеялся, а вскоре задул южный ветер. 27 июня 1849 года в четыре часа пополудни транспорт «Байкал», имея на всякий случай впереди две шлюпки, вошел в лиман Амура. Беглый каторжник не соврал, указав на коническую гору за мысом Ромберга как на главный ориентир. Невельской решил назвать ее горой князя Меншикова. Место, где корабль встал на якорь, получило имя Северного лиманского рейда. Отсюда командир положил начать исследование лимана с целью ознакомиться с его состоянием и отыскать фарватер к югу.
Не в силах дождаться следующего утра, он тут же отправил на промеры почти всю команду. Шестивесельным баркасом руководил лейтенант Гревенс, на четырехвесельном пошел мичман Гроте, а на вельботе — мичман Гейсмар. «Мастеровые» разделились на три группы и тоже покинули транспорт. Невельской более не желал рисковать людьми. Каторжные наверняка продолжали следить за «Байкалом» с берега. Перебраться сюда из своего лагеря им не составило бы никакого труда. В итоге на борту осталось всего десять человек команды.
— Маловато матросов, — посетовал Казакевич, глядя вслед уходящим в лиман шлюпкам. — А ну как случится что-нибудь.
Через полтора часа вахтенный доложил об услышанных выстрелах.
— Сначала три, а потом еще четыре раза стреляли, ваше высокоблагородие, — вытянулся он перед вскочившим со своей кровати Невельским.
— Покажи где! — Командир выбежал из каюты.
Там, куда указал вахтенный, уже в следующую минуту из-за высокой отмели показался вельбот. Его преследовали пять или шесть гиляцких лодок.
— Беглые?! — крикнул Невельской впередсмотрящему.
— Никак нет! Гиляки!
Выхватив из рук подошедшего штурмана бинокль, командир действительно разглядел гиляцкие лица в лодках, догонявших вельбот.
— Гурьев навел, — пробормотал он. — Надо было под замок его, шельмеца…
— Думаю, ничего страшного не случится, — подал голос Халезов. — Их всего-то человек двадцать. Можно дать упредительный выстрел из пушки. Сами разбегутся.
— Подождем, — сказал Невельской.
Однако в следующую секунду с другой стороны отмели показалось еще несколько лодок. Они шли вельботу наперерез.
— А вот теперь точно надо стрелять. — В голосе штурмана послышалось беспокойство.
— Я бы непременно ударил, — поддержал его юнкер Ухтомский. — И уже не над головами.
— Ни в коем случае, — сжав зубы, сказал Невельской. — Войну развязывать мы тут не будем.
Гребцы на вельботе старались изо всех сил, и шлюпка стремительно приближалась к «Байкалу».
— Успеют, — сказал командир, но как раз в это мгновение на ближайшей к вельботу лодке встал на ноги небольшой гиляк.
Размахнувшись, он бросил копье, с каким, очевидно, местные охотились на медведей, — и оно пронзило одному из матросов плечо. От боли тот выпустил весло — вельбот начал терять ход и заваливаться в сторону.
— Надо стрелять! — закричал штурман.
— Огонь всеми орудиями с левого борта! — приказал Невельской. — Целься между вельботом и гиляками!
Залп нескольких пушек, от которого перед носом гиляцких лодок вода закипела и буквально встала стеной, остановил их, и шлюпка благополучно добралась до транспорта.
— Что с остальными? — крикнул командир мичману Гейсмару, склоняясь над бортом, пока офицер еще поднимался по веревочному трапу.
— Не знаю, Геннадий Иванович, — выдохнул тот. — Но я слышал выстрелы.
— Я думал, это вы стреляли.
— Мы тоже… Кажется, на всех напали…
— Смотрите, Геннадий Иванович, — не своим голосом сказал за спиной у командира штурман Халезов. — Их тут целые сотни…
Невельской выпрямился и замер, пораженный увиденным. Во все стороны вокруг «Байкала» воды лимана пестрели от лодок. Недавно еще пустынный пейзаж кишел разгневанными людьми. Они что-то кричали, потрясали оружием, и вся эта масса лодок постепенно стягивалась к русскому кораблю.
— Девушку в шлюпку! Немедленно.
Как только вельбот, в котором сидела Тымгук, подошел к линии гиляцких лодок, туземцы немедленно успокоились. Над лиманом снова воцарилась тишина, и если бы моряки на транспорте закрыли глаза, им могло показаться, что кроме них,
