2 глава
— Офицеров ко мне в каюту, — бросил он вестовому, ожидавшему его у борта с чаркой в руке. — И убери это.
— Простынете, ваше высокоблагородие.
Вестовой служил при нем уже более пяти лет и от времени до времени имел право перечить.
— Линьков дать велю.
Сухость командирского тона подсказала умнице вестовому, что сейчас его право не действует.
— Всех офицеров звать?
— Всех. — Невельской уже шагал по палубе к люку, ведущему вниз. — До единого.
— Вдевятером в каюте у вас не поместитесь. На голове друг у дружки разве сидеть.
Командир остановился у бизань-мачты. Вестовой не врал. За все время похода офицеры числом более четырех в капитанской каюте ни разу не собирались. Просторные помещения «Ингерманланда» здесь, на «Байкале», припоминались как приятный, но несбыточный сон. Однако разговор предстоял совершенно секретный, и допустить, чтобы его даже случайно кто-то подслушал, было никак нельзя. Собрание офицеров на палубе исключалось. Кают-компания тоже не подходила. Оставалось одно.
— Берга можешь не звать. Без лекаря пока обойдемся. И князя Ухтомского тоже не зови. Остальные — у меня через десять минут. Как-нибудь потеснимся.
— Слушаюсь, ваше высокоблагородие!
Вестовой развернулся и побежал. При этом бежал он так искусно, что полная чарка в его руке нисколько не колыхалась и ни одной капли из нее на палубу не упало.
— Стой! — крикнул ему командир.
— Стою! — подтвердил, останавливаясь, матрос, все же расплескивая, к своему неудовольствию, содержимое чарки.
— Ты помнишь ли того буяна, что был списан на берег после похода в Средиземное море?
Вестовой ответил, ни секунды не задумавшись:
— Никак нет, ваше высокоблагородие! Никаких буянов не помню и помнить не желаю!
Невельской давно уже знал эту его привычку врать лишь для того, чтобы выиграть время для обдумывания надлежащего ответа, поэтому просто стоял у мачты и ждал.
— Завьялов его фамилия, — сдался наконец вестовой. — С каторжными нынче приезжал с берега.
Командир задумчиво свел брови.
— Распорядись, чтобы в погрузочную команду он больше не попадал.
— Слушаюсь!
Невельской подошел к люку, но прежде, чем спуститься, снова посмотрел на матроса:
— И они не каторжные.
— Так точно, ваше высокоблагородие!
Ровно через десять минут после этого разговора офицеры «Байкала» собрались в капитанской каюте. За время отсутствия командира на борту судна они, разумеется, успели множество раз обсудить возможные причины полной разгрузки транспорта, однако ни одно из высказанных предположений так и не нашло всеобщей поддержки. Ясно было лишь то, что в Охотск они не пойдут.
— А если закончен поход? — высказывал свою мечту жизнерадостный подпоручик Попов. — Сдадим груз, сдадим судно, и дальше — берегом домой.
Старшие товарищи объясняли ему, что дороги из Петропавловска по земле нет, а есть она как раз из Охотска, но молодость всегда надеется на лучшее.
— Откуда же вам все знать? — возражал Попов опытному штурману Халезову. — Это вы на море все знаете, а по сухопутным дорогам вам ведь не каждую перемену докладывают. Вдруг новый путь уже протоптали? Тайный какой-нибудь? Нет, правда, страсть как домой хочется.
Больше всего высказывалось опасений именно насчет вероятной задержки с возвращением в Петербург. Из Охотска, согласно первоначальному плану, экипаж должен был отправиться по таежному тракту в Якутск, оттуда по реке Лене — в Иркутск, а из Сибири уже проезжей дорогой — в столицу. Однако теперь все это становилось неясным. И если прежде офицеры рассчитывали обнять своих близких никак не позднее Рождества, то сейчас о сроках возврата невозможно было строить ни малейшей догадки. Транспорт в Восточном океане мог быть направлен куда угодно — от Русской Америки до Японии.
— Я в Петербурге слышал: туда адмирал Путятин скоро пойдет, — шепнул лейтенант Гревенс старшему офицеру Казакевичу, входя за ним уже в капитанскую каюту. — Вот, может, и нас к нему на поддержку?
Но лейтенант Казакевич ничего не ответил. Он понимал, что его положение на судне и давняя совместная служба с Невельским наводили всех остальных на мысль о возможной его осведомленности в столь важном вопросе, и опасался случайной ошибкой развеять это приятное для него впечатление. Наравне со всеми другими он ничего не знал о дальнейшем маршруте «Байкала», но хотел отличаться от них пусть хотя бы одной только видимостью того, что он знает.
В каюте, как и предупреждал вестовой, офицеры оказались весьма стеснены. Некоторые из них, повинуясь порыву, облачились в парадное и теперь чувствовали себя совсем уже не в своей тарелке. Общая теснота и неудобство, доставляемое практически ненадеванными доселе мундирами, приводили этих молодых людей в состояние крайней неловкости. Усугублялась она и понятным вполне замешательством, предшествовавшим чрезвычайному собранию в каюте у командира транспорта. Тем не менее каждый из них в полной мере сознавал исключительность момента — и те, кто явился в парадном, и те, кто счел это излишним.
Все они, устроившись кто как мог, напряженно смотрели на своего командира, а он так же молча смотрел на них. Безмолвие в каюте затягивалось, и если бы кто-то снаружи случайно подошел к двери, он бы решил, что внутри никого нет, поскольку все эти семеро мужчин не производили ни звука. Они даже не шевелились, замерев ровно в тех позах, в каких оказались, после того как вошли и расселись по местам.
Невельской так пристально всматривался в их лица, как будто только сейчас по-настоящему увидел этих людей и как будто не с ними он прошел путь длиной в два океана, миновав Европу и Африку, обогнув Южную Америку и приведя судно в самые отдаленные русские земли. Он изучал этих окрепших, но сильно осунувшихся за время плавания, истосковавшихся по дому молодых моряков подобно тому, как опытный штурман изучает новую карту — неизвестно, что она может сулить и стоит ли доверять указанным в ней безопасным глубинам. Он знал о беспокойстве своих офицеров по поводу предполагаемой перемены маршрута. На их месте он бы и сам уже обо всем догадался и точно так же переживал бы из-за продления похода на неизвестный срок, однако все это было лишь полбеды. Им предстояло услышать от него новость гораздо значительней, чем та, которую они обсуждали в его отсутствие целый день, и от того, как они примут эту тяжелую новость, во многом теперь зависел успех всего дела.
Неожиданно для всех Невельской улыбнулся.
— Жмет китель, Алексей Федорович? — обратился он к мичману Гейсмару, лицо у которого действительно от натуги уже слегка покраснело.
— Так точно, Геннадий Иванович, — отвечал тот, удивленный не только вопросом командира, но и его улыбкой — до такой степени она не вязалась в его представлении со всею серьезностью подлежащего обсуждению предмета.
— А вы расстегните пуговицу, — мягко посоветовал ему Невельской. — Напрасно в парадное оделись… И, вообще, скажите: у вас гражданское платье при себе имеется?
— Гражданское? — еще более озадачился мичман. —
