Целый мир под подошвами сапог, думает он. Под подошвами у хегальдин.
— Не помешаю? — слышится мягкий хрипловатый голос.
Лераиш вздрагивает и, зная уже кому он принадлежит, коротко отвечает:
— Нет.
— Часто здесь бываете, — произносит Лифантия, усаживаясь рядом. И Лераиш не понимает, вопрос это или утверждение, поэтому лишь неопределенно пожимает плечами.
— Вас что-то тревожит, принц, — снова туманная интонация.
— Вы когда-то говорили, что хотите защитить свой народ, и поэтому попросили меня обучать шейдим.
— Члены одной семьи должны уметь постоять за свои идеалы, интересы. За свое место в этом мире, в конце концов. А шейдимы и есть та самая семья, огромная и сильная. Крепкая от того, в какое положение их загнало мировоззрение хегальдин. И я хочу сделать ее еще сильнее, еще крепче. — спокойно говорит Лифантия, беззаботно покачивая ногами. Он кутается в крылья, как в плащ, и смотрит вниз, где крылатые фигуры неспешно разбредаются по домам.
— Но защита бывает не только пассивной. Активные превентивные действия тоже могут являться оборонительными действиями, — взгляд Лераиша случайно попадает на фигуру Рино, который встает из-за стола.
— Верно, поэтому я и хотел с вами поговорить. Вы, как никто знаете мои мысли наперед. А ваша приближенность к правящим слоям в прошлом, делает ваши знания уникальными среди простых шейдим, прошлое которых было испещрено гонкой за деньгами, за мнимой свободой и крыльями, навязываемой религией и политикой хегальдин.
Лераиш тоже кутается в крылья, ощущая, как холодный сквозняк неприятно скользит под одежду. Он все еще смотрит на крошечную фигуру Рино внизу, которая озирается по сторонам, а затем направляется к ристалищу; перелетает через ограждение, берет учебное копье и повторяет основные движения на различных дистанциях, не забывая двигаться вокруг цели. Лераиш коротко улыбается.
— Поэтому вы выбрали иное мировоззрение, верно? С самого начала. Иную философию. В противовес религии хегальдин, в противовес их раздробленности на «серых» и «летунов»? Где первые по сути являются расходным материалом. Своего рода маслом, которое позволяет гореть факелу дольше.
— И снова вы правы. Мало называть себя народом и говорить о равенстве, при этом каждый день наблюдать острую несправедливость. Семья, где каждый делает благо для всех, включая самого себя, где каждый видит плоды работы другого, без секретов и тайн. Разве мог гиос архонта рубить дрова рядом с «серым»? Нет. Никогда.
Рино все еще сражается с мешком на средней дистанции, используя полуобороты с последующими рубящими ударами по разным уровням.
— А может, семья является таковой лишь за счет того, что она малочисленна?
— Отнюдь, — возражает Лифантия. — Хотя, отчасти вы, принц, и правы. Но все равно я буду придерживаться именно данного выбора. Ведь я смог создать весь этот мир на основе именно этих убеждений. — Он обводит рукой всю пещеру.
— Но это не предел?
— Нет. У нас есть враги, и пока они живы, пока жива их власть и их убеждения, мы являемся пленниками.
— Вы хотите развязать войну против хегальдин? — удивленно спрашивает Лераиш, поворачиваясь к Лифантии.
— Нет. Хегальдины нам не враги. Наш враг — навязанные стереотипы и убеждения, и тот, кто их создал. Кто продолжает сознательно распространять. Однако, пока хегальдин является пленником данных верований — он наш враг. Но мы не в силах идти прямой войной. Мы слишком малочисленны, а показать миру Эрриал-Тея наше существование — огромнейший риск. Может начаться охота, исход которой окрасится черной кровью. И все же нам нужно начать делать короткие шаги вперед, именно поэтому я хотел посоветоваться с вами, принц.
— Вряд ли я смогу сказать что-то полезное.
Движения Рино на ристалище оставляют в сизом воздухе черные штрихи от исчезающего пота. Шум попадания усиливается за счет того, что теперь он использует полные обороты перед ударами с дальней дистанции.
— Но вы правы, обычный народ нам не враги. Все дело в вожаке. Нужно избавиться от верхов.
— Тени архонта? — задумчиво произносит Лифантия.
— Но к ним не подобраться. Да и как это будет выглядеть? Злые демоны из сказок убивают правителей. Мы только подтвердим то, что о нас говорят.
— Нет. Избавившись от верховных правителей, никто не станет мешать распространению нового знания.
Лераиш некоторое время обдумывает услышанные слова, а после отвечает:
— И сколько понадобится времени, чтобы это знание было принято.
— Слишком много, — тяжело вздыхает Лифантия. — Я понимаю, что мы не можем жить такой жизнью всегда. Мы должны сделать первый шаг!
— Наше преимущество в том, что о нашем существовании даже не догадываются. Почему же вы не хотите просто уйти отсюда? Рискнув ради остальных, мы можем потерять все. Не лучше отделаться меньшей кровью?
— Никогда! — жестко отвечает Лифантия. И его голос вонзается в слух, как брошенное копье. — Семья никогда не бросает своих в беде. Пока мы просто бессильны, но придет время, и мы поможем всем. Всем, кто в этом нуждается. И этот поступок отразится на всей истории шейдим, все будут помнить, что мы поступили, как семья!
— Но не стоит торопиться в своих намерениях, каким благими бы они не являлись.
— Здесь вы правы, — говорит Лифантия, успокаиваясь. — Уже поздно, да и пища для раздумий есть. Приятно было побеседовать, надеюсь, позже мы продолжим.
Он улыбается, а затем резко соскакивает вниз. Лераиш смотрит, как темная фигура разрывает воздух, погружаясь все глубже в океан сизого света. Спустя несколько мгновений раскрываются черные крылья, и Лифантия парит, медленно снижаясь по спирали прямо на ристалище; подходит к Рино, что-то говорит ему, а затем уводит. Провожает до трехэтажной бурсы, и уже в одиночестве направляется к северной части пещеры, к одному из многочисленных тоннелей, где располагаются неглубокие альковы, переделанные под жилые помещения.
Лераиш вспоминает, как первые месяцы часто блуждал по этим тоннелям. На тот момент они казались ему бесконечным лабиринтом, и иногда приходилось долго искать выход. Гора, которую шейдимы назвали Адамантом, гора, что стала их домом изрыта сложнейшей системой тоннелей, часть из которых не обжита до сих пор. Лераиш как-то спрашивал Лифантию о том, как могли образоваться подобные проходы, но старый шейдим лишь пожимал плечами и говорил, о простом везении; а в особенности —
