— Грешник жил за стенами. С женой и дочкой. Еще очень давно. Несмотря на маленькие крылья, он говорил, что был счастлив. Но в какой-то день он припозднился домой, и застал жену, вжимающуюся в угол. С большими невидящими глазами и всю в крови. Он спросил, что случилось, но она молчала. И даже не глядела на него. Только шептала, что демона нет. Демон мертв. Он бросился в смежную комнату и увидел дочь. Кажется, ее звали Шинарой. Да, точно. Шинара. Она была мертва. В луже крови с выдавленными глазами. Черными глазами. И черной кровью. Она стала шейдимом за ночь. И ее мать, рьяно веря, что шейдимы — зло, убила ее собственными руками. Грешник говорил, что потерял себя в тот момент. В раже он забил жену до смерти, проплакал всю ночь, а затем ушел. Просто ушел без мыслей куда и с какой целью. Его нашел Леший в свое время, и тот остался в логове.
— Хотя, он хотел уйти и прожить свой остаток в одиночестве, — добавляет Рыжий, поглаживая бороду. — Не знаю, как Леший смог его уговорить. С такой потерей нелегко жить.
Видно, что рассказанная история погасила тот озорной свет, что так часто мелькает в глазах Рыжего и Гнева, ведь каждый из них может поставить себя на место Грешника. Они переводят тему, а по окончанию недолгих отвлеченных разговоров, прощаются друг с другом.
И следующий день, день Белесой Грозы или как его еще называют — белый праздник, который случается лишь однажды за год; когда ночное небо тяжелеет от туч и опускается так низко над землей, что невольно протягиваешь руку, страшась коснуться его. Когда молнии оставляют над головой неистовые росчерки белизны, похожие на старые шрамы. Когда во вспышках света замирают мириады снежинок…
Гремори только просыпается, а Леший уже сидит возле окна, лицо того обрамляет пар, что исходит от чашки. Запахи земляники и мяты касаются обоняния так ненавязчиво, что Гремори невольно облизывает губы.
— Сегодня красивое утро, — шепчет Леший так тихо, словно опасаясь повредить голосом нечто хрупкое вокруг себя. — Есть в этом нечто… нечто волшебное. Как в Колоссе.
Ответом тому служит протяжный стон и хруст суставов. Гремори вздрагивает от прикосновения ледяного воздуха к коже. Такого непривычного.
— Холодно, — говорит он. — Я разведу огонь? А иначе в ледышку превратимся.
— Волшебство таится во всем неизвестном. В нем и вся красота, — произносит Леший вместо ответа на вопрос. Его взгляд по-прежнему прикован к белизне за стеклом.
Пламя в камине охватывает трут и начинает ластиться к сухим еловым дровам. Гремори потирает ладони друг о друга, накидывает плед на плечи, а затем подсаживается к Лешему. Тот наливает кипяток в глиняный стакан, бросает сушеные лепестки мяты и ягоды земляники.
— Тебя что-то тревожит? — спрашивает Гремори, принимая напиток.
— Последний разговор с лидером шейдим дал ясно понять, что он планирует нечто, что может повлечь за собой большие перемены. За подобным всегда остается много крови. Он не говорил прямым текстом, но его взгляд, его голос… они уже не хегальдины, они больше не чувствуют себя ими. Они новый и молодой народ в этом мире. И как любое молодое существо, они будут бороться за свое место.
— У меня до сих пор мурашки от их черных глаз.
— А ты видел их черные крылья?
— Нет. Разве у них есть?.. — рассеянно произносит Гремори, но не успевает договорить.
— Их крылья отрастают заново, если ты имел в виду тех, кого казнили. Больше, чем у хегальдин. И очень красивые. Черные, как и глаза.
— А чего же ты боишься?
— Они попросят помощи. Не думаю, что они настолько глупы, чтобы пойти на Эрриал-Тея силой. Проникнуть за стены они не смогут в силу своей внешности. Им нужна будет поддержка изнутри, а туда открыта дорога только нам. — Леший потирает щетину на щеке. — Я уверен, что многие их поддержат. И мне становится не по себе. Многие отшельники заперли свою боль, которую причинил им мир Эрриал-Тея. Полагаю, как и ты. Многие хотят мести.
Память Гремори отзывается на слова Лешего воспоминанием той проповеди, когда Ситри затравленно озиралась по сторонам внутри хоровода из истово верующих ублюдков. Удары, плевки. Гремори часто воображал, как медленно душит Корда, слушая его жалобный хрип. Как перерубает его хребет тупым топором. Долго, и с наслаждением.
— Я прав, ты тоже не забыл, — говорит Леший, смотря на играющие желваки Гремори. — Мы долго создавали наше логово. Также долго и тяжело, как шейдимы рождались на этот свет. Но все может оказаться напрасным.
— Но можно отказаться.
— Я не решаю за всех. Многие присоединятся. Я уверен. — Леший тяжело вздыхает, выпуская пар изо рта.
После произнесенных слов Гремори кажется, будто Леший мгновенно постарел на несколько лет; а воздух вокруг того сгущается и тяжело оседает на его плечи, заставляя облокотиться на стол.
Впервые за все время общения Гремори переводит взгляд на окно, стекло которого окружает морозное воздух. Глоток из стакана, и сладкое тепло растягивается от языка до живота. Улица словно давится слепящим глаза снегом; из труб каждого дома тянется струя дыма, а небо, что нависает угрожающе низко, взрывается оглушительным громом.
Теперь уже точно все проснутся, думает Гремори. Он так и сидит с Лешим, в молчании, где белый фон за окном, как холст; и мысли на нем виды намного четче, чем под веками во тьме. Если шейдимы готовятся к войне, то игнорировать ее нельзя. Гремори переводит взгляд на Лешего: кажется, реальность на мгновение, вспыхивает красным, а кожа на лице того плавится, как воск, оголяя сухожилия и кость. Отражение мыслей? Гремори моргает, и видение исчезает. Таких смертей, как смерть Ситри — будут сотни, если не тысячи.
Спустя какое-то время улица заполняется тепло одетыми хегальдинами, где дети подпрыгивают, хлопая крыльями и стараясь коснуться неба. Родители стараются их сдерживать, но как только гроза оглушает очередной бронтидой, никто уже не стремится коснуться низких туч.
— Пойдешь на улицу? — спрашивает Гремори, вставая из-за стола.
Леший молчит. Его глаза кажутся стеклянными, и заданный вопрос ждет своей очереди, пропуская вперед мысли о чем-то более
