Очарованный миг нарушило чье-то покашливание. Я обернулась и увидела пожилого человека в соломенной шляпе и грязном комбинезоне. Он одобрительно наблюдал за нами.
– Могу я вам помочь? – хрипло спросил он.
Судя по голове, большую часть последних пятидесяти лет он провел, выкуривая по две пачки сигарет в день.
– Мы сюда за елкой, – ответил Джейкоб.
– Уж догадался. Но я собирался спросить, не нужна ли вам двоим комната, – сказал мужчина, вопросительно приподняв брови.
Я сморщила нос.
– У-у, нет.
Гадость. Ладно, не больше, чем обниматься на публике.
Джейкоб, прежде чем ответить, сначала побледнел, потом позеленел.
– Правда, мужик? Это моя сестра, – с отвращением произнес он и большими шагами отправился на поиски елки. Я еще слышала, как он ворчит уже в двух рядах от нас.
– Не мне судить, – просипел старик и пошаркал прочь.
Не зная, блевать или смеяться, я потащилась за Джейкобом в поисках идеального дерева, которому нужен дом. То-то родители удивятся.
Спустя час мы въезжали обратно во двор с наименее жалким деревом, привязанным к крыше машины Джейкоба, и мешком рождественских гирлянд.
– Что ты собираешься сказать маме с папой по поводу елки? – спросила я.
Вместе с Джейкобом мы развязывали веревки, которыми примотали елку к крыше.
– В смысле, если они спросят?
– Тоже верно.
Скорее всего, родителям будет все равно. Отчасти я надеялась, что не будет. Даже если это заставит их что-то почувствовать, даже если это их опечалит или даже если заставит плеваться от ярости. Что угодно лучше, чем постоянное ничего.
Джейкоб легко вскинул елку на плечо. Я несла мешок с гирляндами, игнорируя неотвязное чувство, что за мной следят. Постоянно следят.
Украшение елки заняло все утро и большую часть дня. Джейкоб продолжал натиск весельем. Он был жизнерадостным и громким, поставил фоном рождественскую музыку, словно изучил пособие «как создать праздничное настроение». Он поддерживал постоянный поток принужденной беседы и банальных вопросов, которые вели к бездумным запутанным обсуждениям. Он ни на секунду не давал моему мозгу шанса задуматься о моих проблемах. Чего он, однако, не учел, так это воспоминаний, нахлынувших на нас обоих, когда мы рылись в игрушках. Десять забытых лет ударили нас в грудь с силой отбойного молотка. Мы не были готовы рассматривать елочные игрушки из другой жизни. Когда мы закончили, у обоих в глазах стояли слезы.
Вскоре елка преобразилась. Джейкоб нагнулся и подключил гирлянды к сети. Перед тем как сделать это, он преувеличенно изобразил губами барабанную дробь. Мы отступили назад, дабы оценить результат наших трудов. Брат был определенно прав, елка была яркой – она освещала половину комнаты. Вот только этого все равно было недостаточно, и мы оба это понимали. Может быть, достаточно не будет никогда. Темнота, которую Джейкоб так старался заставить меня забыть, по-прежнему поджидала меня в тенях.
14. Лея
Вспыхнул свет и обжег мне глаза. Я поглубже зарылась лицом в одеяло, но щит получился так себе. Свет был безжалостен. Я так о нем мечтала, лежа во мраке целыми днями. Теперь свет затопил комнату, отчего у меня кружилась голова. Я не могла вспомнить, с чего я решила, что соскучилась по нему.
Мои чувства, столь резко отключенные, испытывали перегрузку. Звук шагов на лестнице грохотал, словно ходили по моей голове. Если бы ослабевший голос повиновался мне, я бы умоляла прекратить шум. Я свернулась в тугой клубок в своем коконе. Простила меня Матушка или нет, уже не имело значения. Я больше не хотела жить.
Сквозь гул в голове я слышала голос Матушки. Она пела мне, как пела раньше, когда я только стала жить с ней. Много лет назад ее воркование утешало меня; теперь оно вливалось в уши ядом. Я была пустым сосудом.
Она подергала меня за руку, но я и не шевельнулась в ответ. Браслет на запястье разомкнулся и полетел на пол. Рука безвольно упала на кровать.
– Моя бедная деточка так ослабла, – причитала Матушка, проводя ладонью по лбу. Голова перекатилась набок, равнодушная к ее ласке.
– Все хорошо. Матушка позаботится о тебе. Сначала мне надо тебя помыть. Не волнуйся. Я не сержусь, что ты запачкала одежду. Ты же болела.
Глаза мои оставались закрыты и не реагировали. Я не поморщилась. Не шевельнулась. Я умирала. Матушка должна была это знать. Опечалится ли она, когда я уйду? Мысли мои мешались. Я только что проснулась, однако по-прежнему чувствовала, что готова уплыть в глубокую дрему.
Журчание воды резко выдернуло меня из небытия. Сколько времени прошло? Я понятия не имела. Реальность и грезы слились в одно.
– Пей, – сказала Матушка, появляясь сбоку от меня с чашкой воды.
Будь я сильнее, может, отшатнулась бы, но рефлексы у меня были так же слабы, как и остальное тело.
Прохладная чашка коснулась моих губ, но они отказывались раскрываться. Мое тело больше не испытывало жажды. Как она этого не замечала? Я ушла.
– Если не станешь пить, мне придется поставить тебе капельницу.
Я мрачно смотрела на нее, не отвечая.
Она вздохнула и подняла меня с кровати.
– Отлично. Придется по-жесткому. Я не позволю тебе умереть, потому что ты отказываешься пить. Ты моя. И я не намерена тебя отпускать.
Ее слова плывут в воздухе между нами, их значение поражает меня, как удар молнии. Гул в голове усиливается, заглушая звук ее шагов, когда она поднимается по лестнице. Она не права. Мое тело уже сдалось. Мое сознание страстно мечтало о покое. Она не может забрать его у меня.
Усилием воли я заставила себя двигаться. Конечности протестовали, но я принудила их к сотрудничеству. Я поднялась на хлипких, как вареные макаронины, ногах, сражаясь с головокружением от того, что впервые за несколько дней приняла вертикальное положение. Привалилась к стене, тяжело дыша. Главное – время. Опираясь на стенку, я заставила ноги шевелиться. Шаги выходили шаркающие, очень сильно хотелось остановиться. Я не обращала внимания. Вот доберусь до цели, тогда пускай сдаются.
Каким-то образом я доползла до лестницы. Я намерена была подняться по ней, но высота ступенек пугала. Мне не забраться наверх до ее возвращения. Я понимала это без тени сомнения. Прятаться было некуда. Я ухватилась за единственную надежду, которая у меня была. Рука моя нерешительно сомкнулась вокруг нее. У меня не хватит сил сделать это. Матушка не позволит.
Послышались ее шаги. Еще не поздно вернуться в кровать. Мое тело желало осесть на пол, нерешительность заполнила голову. Она спускалась по ступеням. Топ. Топ. Топ. Я вцепилась крепче, опасаясь падения. Ее нога достигла последней ступени.
Я видела ее удивленное лицо, когда она обошла дверь, и как оно сменилось потрясением, когда я замахнулась ремнем. Тем самым ремнем, что терзал мое тело столько лет. Тяжелая, обитая медью пряжка на конце
