Из шатра вышел мамонт, приблизился к ним и положил голову Ламеху на колени.
– Женщины все твердят мне, что меня ждут в шатре моего сына. Но я хочу остаться здесь, где родился мой сын, где умерла его мать. Мой сын отказывается видеться со мной лишь потому, что я предпочел остаться в своем шатре. Он упрямец. Что станет делать он сам, когда его сыновья пожелают его шатер?
– А он желает ваш шатер?
– У меня лучшие, самые глубокие колодцы в оазисе. Я всегда даю ему предостаточно воды для виноградников, но ему не нравится, что за ней приходится ходить. Плохо. Я останусь в своем шатре.
– Может, – решился высказать предположение Сэнди, – ваш сын такой упрямый потому, что у него упрямый отец?
Старик невесело улыбнулся:
– Может быть.
– Если он не приходит повидаться к вам, почему бы вам не сходить к нему?
– Слишком дальний путь для старика. Я отдал своих верблюдов и весь свой скот моему сыну. Оставил себе только свои сады и огород. – Ламех похлопал Сэнди по колену скрюченной рукой. – Надеюсь, теперь, когда ты поправляешься, ты не захочешь уйти сразу. Приятно, когда есть с кем разделить шатер.
Хиггайон боднул старика головой.
Ламех рассмеялся:
– Ты мамонт, милый мой Хиггайон. И при всей моей привязанности к тебе я испытываю потребность в человеческом обществе, особенно теперь, в мои последние дни.
– Ваши последние дни? – встревоженно переспросил Сэнди. – То есть как это?
– Я не так стар, как мой отец Мафусаил, но я старше, чем был его отец, Енох. Загадочный он был человек, мой дедушка. Он ходил пред Элем – а потом перестал быть. И ему было меньше лет, чем мне. Эль сказал мне, что дни мои сочтены.
Сэнди сделалось не по себе.
– И сколько получилось?
Ламех рассмеялся:
– Дорогой мой юный великан, ты же знаешь, что существует только много и немного. Голос Эля сказал – немного. Немного – это может означать одну луну, а может – несколько.
– Так, погодите минутку, – сказал Сэнди. – Дедушка Ламех, вы хотите сказать, что кто-то вам сказал, что вы скоро умрете?
Ламех кивнул:
– Эль.
– Эль что?
– Эль. Сейчас беспокойные времена. Сердца людей обратились ко злу. Мне семь сотен лет, и еще семь десятков, и семь…
– Стойте-стойте! – воскликнул Сэнди. – Но столько не живут! Там, откуда я пришел, по крайней мере.
Ламех поджал губы:
– Мы плохо используем нашу долгую жизнь.
Внезапно звездный свет показался холодным. Сэнди вздрогнул. Рука Ламеха снова коснулась его колена.
– Не тревожься. Я не уйду, пока ты не выздоровеешь и не воссоединишься со своим братом и вы не сможете позаботиться о себе и вернуться домой.
– Домой… – мечтательно произнес Сэнди, глядя на звезды. – Я даже не знаю, в какой стороне наш дом. Я плохо понимаю, как мы попали сюда, и еще меньше понимаю, как нам вернуться домой.
Хиггайон поднес хобот к уху, и Сэнди увидел, что там сидит жук-скарабей, яркий, как сережка. Сэнди слышал, что блистательный серафим Аднарель иногда принимает облик жука-скарабея, но, конечно же, это было невозможно. Теперь же он посмотрел на бронзовый блеск и задумался.
– Иафет спросил меня, – задумчиво проговорил Ламех, – куда я отправлюсь, когда умру. – Он улыбнулся. Даже при свете звезд видно было, как сквозь тонкие пряди на его голове проглядывает кожа черепа. – Я думал, что мой дедушка Енох может вернуться или прислать весточку. Я надеюсь, мой сын забудет на время о своей гордости, придет и положит меня в землю.
Хиггайон снова боднул его, и старик рассмеялся:
– Кто знает? Может, я снова взойду по весне, как цветы пустыни. Может, нет. Об этом мало что известно. Но после стольких лет жизни я предвкушаю отдых.
Мамонт подошел к Сэнди, встал на толстенькие задние ноги, а передние поставил Сэнди на колени, словно собака. Сэнди взял его на руки и крепко обнял в поисках утешения; розовый кончик хобота осторожно погладил его по щеке.
– Дедушка Ламех, я, пожалуй, лучше вернусь в шатер. Мне холодно.
Ламех посмотрел сперва на Сэнди, потом на мамонта:
– Да. Для первого выхода достаточно.
Сэнди с радостью вернулся на свое спальное место, застеленное шкурами, а Хиггайон устроился у него в ногах. Сэнди старался не чесаться. Розовая кожа под слезающими клочьями старой была очень нежная. Мальчик закрыл глаза. Ему хотелось увидеть Иалит. Ему хотелось поговорить с Деннисом. Как им вернуться домой из этого странного пустынного края, куда их занесло и который находился бог весть где среди бесчисленных солнечных систем и бесчисленных галактик?
Глава пятая. Нефилимы
Сквозь неглубокий сон Деннис услышал, как хлопнул полог шатра. Мальчик открыл глаза, но увидел лишь движущийся к нему огонек каменного светильника.
– Кто здесь?! – встревоженно воскликнул Деннис. Ни Иалит, ни Оливема не нуждались бы в свете.
Он почувствовал, как что-то мягкое коснулось его руки, и понял, что это мамонт. Ему смутно припомнилось, что он видел мамонта в большом шатре.
Рядом с ним присел на корточки какой-то бородатый мужчина.
– Мы подумали, что теперь, когда тебе стало лучше, тебе может понравиться общество Селы, нашего мамонта.
– Спасибо, – сказал Деннис. – А вы кто?
– Ной, отец Иалит.
Деннису не всегда легко было вспомнить, где он находится. Когда жар усиливался, ему казалось, будто он дома и просто спит. Когда температура спадала, он смутно осознавал, что они с Сэнди каким-то образом закинули себя в первобытный мир пустыни, населенный смуглыми коротышками. Он помнил Иалит, красивую миниатюрную девушку с янтарными глазами и волосами, которая бережно ухаживала за ним. Он помнил девушку постарше и ее имя – ну, хотя бы часть имени, Оли, – которая сперва обмывала его водой, потом втирала в кожу разные мази и масла и которая вроде как знала, что нужно делать, чтобы ему стало лучше. Он помнил Иафета, мужа Оли: он, словно пастух ягненка, перенес Денниса в этот шатер, который мальчик считал подобием больницы.
Он не видел отца Иалит с тех самых пор, как его, полумертвого, переместили из большого, дурно пахнущего шатра в этот, поменьше и потише. Ему дали отрез льняной ткани, чтобы защитить ободранную заживающую кожу. Но ему все равно больно было шевелиться. Он осторожно сменил позу.
– А мой брат, Сэнди, – как он там?
– Как мне сказали, уже почти совсем здоров. – Голос Ноя был низким и добрым. Его имя казалось чем-то знакомым в незнакомом мире, но Деннис не мог отыскать во взбаламученном лихорадкой мозгу нужного воспоминания. Ной тем временем продолжал: – Женщины сказали, что у него наросла новая кожа. Ты тоже скоро поправишься.
Деннис вздохнул. В это по-прежнему было трудно поверить. Остатки кожи до сих пор болезненно
