Но голос Гаудиора дрогнул от беспокойства.
– Мы все еще здесь, в твоем Где, хотя и не в настоящем Когда.
– Так будет?
– Это одно из Отражений, которое мы должны попытаться предотвратить. А эхтры сделают все, что только в их силах, чтобы оно стало реальностью.
Мальчик оглядел опустошенную местность, и его худенькое тело содрогнулось.
– Гаудиор… что нам теперь делать?
– Ничего. Продолжай держаться за мою гриву. Они хотят, чтобы мы что-то сделали, и любое наше действие может оказаться именно тем, что требуется им, чтобы сделать это Отражение реальным.
– А мы можем отсюда уйти?
Единорог нервно передернул ушами:
– Когда тебя сдуло в Отражение, очень трудно найти ветер, с которым можно мчаться.
– И как же быть?
– Приходится только ждать.
– Здесь остался кто-нибудь живой?
– Не знаю.
Задул ветер, пахнущий серой. И мальчика, и единорога сотрясал мучительный кашель, но Чарльз Уоллес продолжал крепко держаться. Когда приступ прошел, он потерся лицом о серебристую гриву, чтобы промокнуть слезы.
Когда Чарльз Уоллес снова поднял голову, сердце его екнуло от ужаса. По неживой земле к ним брело чудовищное создание с огромным бугристым телом, ногами-пеньками и длинными руками – они волочились по земле. То, что осталось от лица, шелушилось и гноилось. Оно посмотрело на единорога своим единственным глазом, повернуло голову, словно призывая кого-то или что-то, и припустило к ним со всей прыти на своих коротких ногах.
– Силы Небесные, спасите нас! – звонко заржал Гаудиор.
Этот отчаянный крик заставил Чарльза Уоллеса опомниться. Он воскликнул:
В грозный час сбираю днесьВсю святую мощь Небес,Солнце – светоч наш дневной,Снег, слепящий белизной…Он глубоко вздохнул, горячий воздух обжег его легкие, и мальчика вновь одолел неудержимый кашель. Он зарылся лицом в единорожью гриву и попытался сдержать сотрясающие его спазмы. Но лишь когда тело его перестало содрогаться, он осознал, что что-то прохладное скользнуло по его пылающему лицу.
Чарльз Уоллес поднял глаза и почувствовал благоговейную признательность: снег, чистейший белый снег опускался с истерзанного неба и покрывал загубленную землю. Тяжелые шаги чудища замерли: оно уставилось в небо и открыло рот, ловя падающие снежинки.
А вместе со снегом пришел прохладный легкий ветер.
– Держись! – крикнул Гаудиор и распахнул крылья, ловя ветер.
Копыта его оторвались от земли, и он мощным рывком взметнулся, вливаясь в ветер.
Чарльз Уоллес напрягся, крепко обхватив коленями широкие бока единорога. Он ощущал, как бешено стучит сердце Гаудиора, когда тот могучими ударами крыльев рассекает тьму космоса вместе с ветром, пока вдруг они не влетели в фонтан звезд и зловоние, а с ним и ужас, исчезли.
Единорог судорожно глотал напоенный звездным светом воздух; крылья заработали спокойнее; они снова в безопасности мчались вместе с ветром, и песня звезд была чиста и глубока.
– А теперь идем, – сказал Гаудиор.
– Куда? – спросил Чарльз Уоллес.
– Не Куда, – сказал Гаудиор. – В Когда.
Вверх, вверх, мимо звезд, к дальним пределам Вселенной, туда, где галактики вращаются в сияющем танце, спрядая время.
Чарльз Уоллес почувствовал, что у него от усталости закрываются глаза.
– Не спи! – окликнул его Гаудиор.
Чарльз Уоллес склонился к шее единорога.
– Боюсь, я могу не удержаться, – пробормотал он.
– Тогда пой! – приказал Гаудиор. – Пой, чтобы не уснуть.
Единорог открыл рот, и из него полилась музыка в полноте и величии гармонии. Голос Чарльза Уоллеса как раз начал меняться, ломаясь из чистого дисканта в тенор. Теперь этот дискант, мелодичный, как флейта, слился с могучим органным звучанием Гаудиора. Он пел мелодию, которой не знал, и все же ноты лились из его горла с уверенностью, порождаемой лишь длительным знакомством.
Они двигались сквозь закручивающие время пределы дальней галактики, и Чарльз Уоллес понял, что сама галактика была частью могучего оркестра и каждая звезда и планета в галактике добавляли свой инструмент к музыке сфер. И пока эта древняя гармония звучит, Вселенная не утратит своей радости.
Мальчик едва заметил, когда копыта Гаудиора коснулись земли, и мелодия стала ослабевать, и вот уже от нее осталась лишь всепроникающая красота подзвучия. Глубоко вздохнув, Гаудиор оборвал свою величественную песнь и сложил крылья.
Мег вздохнула. Прекрасная музыка умолкла, и теперь она слышала лишь тихий шорох голых веток на ветру. Она почувствовала, что в комнате холодно, несмотря на электрообогреватель и теплый воздух, поднимающийся на чердак из дома сквозь лестничный проем. Перегнувшись через Ананду, Мег взяла в изножье кровати старое стеганое одеяло и укрыла их обеих. Порыв ветра ударил в окно; оно всегда дребезжало, если не закрыть его картоном или не всунуть между рамой и стеклом щепку.
– Ананда, Ананда, – негромко произнесла Мег, – эта музыка… я в жизни не слыхала музыки реальнее этой! Мы услышим ее снова?
Ветер стих так же внезапно, как и поднялся, и Мег снова почувствовала тепло, идущее от маленького обогревателя.
– Ананда, он ведь правда еще всего лишь мальчик… Куда Гаудиор собирается отправить его на этот раз? В кого он Погрузится?
Мег закрыла глаза, крепко прижимая ладонь к собачьему боку.
Это было то же самое Где, в котором жил Харселс, но немного отличающееся. И все же оно оставалось тем, которое Гаудиор называл Давным-давно, так что, возможно, люди все еще жили в мире и Чарльзу Уоллесу ничего не угрожало. Но нет – хоть время и было юным, но все же уже не столь юным, Мег это чувствовала.
Озеро плескалось недалеко от того большого камня и тянулось через долину почти до самого горизонта; оно сделалось больше, чем во времена Харселса. Камень источило ветрами и дождями, и теперь он походил на огромный, слегка кособокий стол. Лес был темным и густым, но состоял уже из знакомых деревьев: сосна и гемлок, дуб и вяз.
Рассвело.
Чистый голубоватый воздух был напоен ароматом весны. Казалось, как будто трава вокруг камня покрыта свежевыпавшим снегом, но снег этот на самом деле был огромным множеством благоуханных цветов, похожих на нарциссы.
На камне стоял юноша.
Мег не видела Чарльза Уоллеса. Не видела единорога. Только этого юношу. Юношу старше Чарльза Уоллеса. Харселс был младше. А этот юноша хоть и казался моложе Сэнди с Деннисом, но ему точно было больше пятнадцати. Мег не видела в этом человеке ни намека на Чарльза Уоллеса, но откуда-то знала, что брат там. Так же как Чарльз Уоллес был собой, но при этом еще и Харселсом, так он пребывал сейчас Внутри этого юноши.
Он провел здесь всю ночь; иногда лежал на боку и смотрел, как звезды медленно движутся по небу, иногда закрывал глаза, слушая шорох маленьких волн, набегающих на светлый песок, кваканье лягушек и уханье ночной птицы, да изредка – плеск рыбы. Иногда он не видел и не слышал ничего: он не спал, но отрешился от всех чувств и лежал на камне,
