— Двести метров по фронту, — объяснял конструктор, — сто метров в глубину. Прикажете начинать?
— Валяйте, — разрешил Жуков.
— Сейчас сваляем, — усмехнулся конструктор и, высунув руку из амбразуры, выпустил вверх зеленую ракету.
И тотчас же полуторка вместе со странным сооружением окуталась белым дымом, раздался странный вой… нет, скорее, стон, огненные стрелы стали выметываться из дыма и уноситься вдаль, таща за собой дымные хвосты. Затем в том месте, где на испятнанном снегу виднелись танки и макеты людей, начали часто, догоняя друг друга, взметываться вверх черные кусты разрывов, пронизываемые яркими стрелами, через несколько секунд все затянуло дымом, земля под ногами вздрогнула и забилась в лихорадке, до слуха донесло тяжелый грохот.
Менее чем через минуту странное сооружение перестало со стонами выметывать молнии — и все разом стихло.
Вновь откуда-то взялись четверо в куртках и шлемах, натянули брезент, полуторка затарахтела, дала задний ход и скрылась из глаз.
Почему-то вспомнилось далекое, детское, из бабушкиных сказок: «Двое из ларца, одинаковых с лица».
— На всю подготовку к стрельбе, саму стрельбу и зачехление… — Конструктор щелкнул крышкой карманных часов. — На все про все — одиннадцать минут. Авиация прилетит, а на позициях никого и ничего. И тут же удар с других позиций, — с гордостью произнес он.
Жуков ничего не сказал, молча выбрался из блиндажа наверх, пошел к машине, велел:
— Поехали туда! — и показал рукой в ту сторону, откуда отплывало густое облако белого дыма, где все еще что-то продолжало дымиться бурыми и черными дымами.
— На эмках не проедете, товарищ генерал армии, — подскочил начальник полигона. — Если угодно — на нашем вездеходе. — И пояснил: — Из танкетки переделали для своих нужд.
— Что ж, поехали на ваших нуждах, — согласился Жуков.
Развороченная земля, разбитые танки и бронемашины, вывернутые со своих позиций искореженные противотанковые пушки, обвалившиеся окопы и валяющиеся там и сям останки человекоподобных чучел — вот что предстало взору Жукова, когда танкетка доползла до места, накрытого ракетным залпом. Жуков прошел это место вдоль и поперек, заглядывая внутрь танков через разорванную броню, постоял над окопами.
Густо воняло сгоревшим толом и все еще горящей соляркой, но он вдыхал этот запах с большим удовольствием, чем иная московская модница духи «Красная Москва»: он видел не эти танки и чучела, а поля грядущих сражений, технику и трупы поверженных врагов.
«Эти бы пушки да на Халхин-Голе, — подумал Жуков. — Тогда бы япошек побили больше, своих потеряли бы меньше».
Не оглядываясь, спросил:
— Сколько у вас таких… э-э… систем?
— Самоходная установка реактивной артиллерии, коротко — СУРА, — подсказал конструктор. И добавил со вздохом: — Пока только две. Опытные образцы. Но сейчас выделяются мощности для серийного производства. Улита едет, знаете ли…
Жуков впервые внимательно глянул на конструктора: не молод, лицо в густой сетке морщин, умные и чуть насмешливые глаза неломко встретили придавливающий взгляд Жукова.
— За реактивной артиллерией большое будущее, товарищ генерал армии, — произнес конструктор с непоколебимой убежденностью, почему-то все время обращаясь к Жукову и упорно не замечая маршала Кулика. — Она подвижна, не требует длительной подготовки к бою. Отстрелялась — ищи ветра в поле. А эффективность ее вы изволите видеть собственными глазами.
— Изволили. Спасибо! — Тяжелое лицо Жукова подобрело, холодные глаза оттаяли, губы тронула едва заметная улыбка. Он протянул руку, энергично пожал сухую ладонь конструктора, заверил: — Постараюсь сделать для вас все, что смогу.
— Не для меня, Георгий Константинович. Не для меня, — с укоризной качнул головой конструктор. Помолчал и с нажимом: — Для России.
И Жуков вспомнил, где он видел этого человека: года три-четыре назад в кинохронике показывали суд над врагами народа из среды технической интеллигенции, и вот на этом человеке дольше всех задерживалась кинокамера, имея в виду, надо думать, что он-то и есть самый главный враг народа из всех осужденных. Жуков несколько раз видел эту кинохронику: ее показывали перед каждым сеансом во всех кинотеатрах, — потому и запомнил этого человека. За минувшие годы бывший враг народа практически не изменился, разве что взгляд тогда казался усталым и безразличным, да волосы были потемнее.
И еще вспомнил о том, что говорил ему один конструктор-оружейник про это дело: дело, мол, высосано из пальца, что тут не вредительство, а желание «некоторых товарищей» занять места, которые им кажутся теплыми, а еще больше — некомпетентность и глупость чиновников от науки.
Жуков тогда не поверил этому оружейнику, подумал, что говорит он из зависти, на миг даже возникло подозрение, не провокация ли это, но товарищ на провокатора похож не был: рассказывая, плакал и зло катал желваки. Да и сам разговор происходил после охоты на кабанов, после двух стаканов водки, то есть в таких условиях, когда не врут.
— Давай договоримся: ты ничего не говорил, я ничего не слышал, — мрачно подвел итог жалобам оружейника Жуков. — И добавил убежденно: — Дело не в них, а в нас самих.
Случился этот разговор в тридцать шестом. Давно это было. Очень давно. Сколько всего за эти годы произошло, сколько людей мелькнуло и пропало, не оставив следа.
— А у немцев есть что-то подобное? — спросил Жуков главного конструктора.
— Есть, Георгий Константинович. Шестиствольные минометы. Сравнивать их с нашими не берусь: не располагаю данными, но думаю, что наши не хуже.
— Должны быть лучше, — поставил точку в разговоре Жуков.
— На них снарядов не напасешься, на эти ваши… как их там… — высказал и свое мнение маршал Кулик.
— Это неправда, товарищ маршал! — вскипел главный конструктор. — Конечно, по одиночным целям бить они не приспособлены, но они и не исключают ствольную артиллерию. Я думаю… нет, я уверен, что настанет время, когда и реактивная артиллерия достигнет такого совершенства, что каждым снарядом будет попадать в копейку.
— Фантазии, — снова усмехнулся маршал Кулик.
И Жуков догадался, что этот конструктор уже не раз схлестывался с начальником артиллерии Красной армии.
Обратную дорогу до самой Москвы Георгий Константинович то дремал, откинувшись на спинку сидения, то возвращался к прерванным делам, а в голове назойливо всплывали картины из своего прошлого, когда он и сам чуть ни оказался в числе врагов народа, — а тот оружейник таки оказался, — то мелькали кадры из кинохроники, и вспоминались бои на Халхин-Голе, то донесения разведки, и еще что-то, уже совсем ненужное и даже вредное. И неясная тревога: гоним войска к границе, а чем это обернется, неизвестно. Правда, в свое время еще Наполеон пытался разгромить русские армии в приграничных сражениях, окружить и пленить, или уничтожить, но из этого ничего не вышло. Но это когда было! И тогда все ходили пешком… А вдруг у Гитлера выйдет?
Вспомнились слова Тимошенко, сказанные как-то невзначай: «Знаешь, на чем погорел Тухачевский? — И после долгого
