— Пошли, товарищи! Пошли! — кричал Невкин, пританцовывая и не отрываясь от трубы. — Ай да, Мехлис! Ай да, молодец! Знай наших!
В тот день была взята лишь первая линия укреплений.
Глава 15
Капитан Матов после двух месяцев госпиталя вернулся из Владивостока в Москву, в академию, и вынужден был догонять товарищей по курсу, ушедших за месяц далеко вперед. В отпуске ему так побывать и не довелось. Зато перед самыми октябрьскими праздниками он женился на Верочке Костровой, покинул офицерское общежитие и перешел жить в квартиру тестя и тещи. У них с Верочкой была своя комната, у него свой рабочий стол, следовательно, помимо родительского дома, появился еще один дом, где его любили и ждали.
Все это было не столько неожиданно, — поскольку это когда-нибудь должно было случиться, как случается у всех и каждого, — сколько необычно, и Матов всякий раз, подходя к большому новому дому на Кутузовском проспекте, с изумлением смотрел на его окна, маленькие балкончики, точно этот дом может исчезнуть, как исчезает утренний туман под солнцем, и тогда ему некуда будет идти — совершенно некуда. Но дом не исчезал, а исчезало помаленьку прошлое, заволакивалось туманом забвения, заслонялось торопливыми и весьма насыщенными буднями. Было жаль этого своего прошлого. Жаль потому, что оно уже никогда не повторится, как не повторится трепет узнавания дорогого для тебя существа, очарование новизны и того им незаслуженного, как ему казалось, счастья, которого было слишком много, — так много, что хотелось им поделиться с каждым встречным. И это после всего, что случилось с ним на той маленькой войне у далекого озера Хасан, что, казалось, никогда не изгладится из памяти. А оно изглаживалось, теряло остроту ощущения, вспоминалось все реже, и то лишь в том случае, когда в таком вспоминании возникала нужда. Как, например, при написании курсовой работы с длинным названием: «О тесном взаимодействии родов войск при наступлении на заранее подготовленные позиции противника в условиях горно-лесистой местности».
Все реже вспоминал Матов и свое возвращение в Москву, свое невероятное волнение в ожидании встречи с Верочкой на вокзале. А вдруг не придет? А вдруг в последнюю минуту что-то ей откроется в нем или в себе — себя-то мы знаем меньше всего, — и это открытие скажет «нет!» всем его мечтам и планам на будущее. То есть не всем, разумеется, а как раз тем, что связаны с Верочкой. Опасения оказались напрасными, по прошествии времени выглядели смешными и наивными, но ведь они имели место — в этом все дело.
Однако над этими, последними, событиями время, казалось, было не властно. В них главным было все. И это не только у него, но и у Верочки, о чем они однажды признались друг другу, когда, усталые после любовных утех, лежали неподвижно, глядя в темноту, и головка Верочки покоилась у него на плече.
— Как странно, — говорила Верочка, щекоча своими губами кожу его чуть ниже ключицы, — что нам так долго пришлось искать друг друга, а потом, когда наконец нашли, то не сразу поверили, что каждый из нас составляет счастье другого. Не правда ли, странно?
— Правда, — говорил Матов и пытался представить себе, что было бы, если бы не случилось того, что случилось.
Верочка уже спала, тихо посапывая на его плече, а он никак не мог уснуть, улыбался темноте, закрывал глаза, но вместо сна по какому-то необъяснимому закону в его воображении возникал… возникал голый скат сопки, разрывы снарядов, цепи атакующих батальонов, согнувшаяся в броске фигура японского солдата, бегущего к нему с винтовкой наперевес, с угрожающе выставленным вперед длинным плоским штыком, что-то еще, а уж только потом — как следствие всего этого — на калейдоскоп мелькающих картин начинали медленно наплывать окраины Москвы, приближая его к этой вот самой минуте высшего блаженства…
Но сперва надо было, чтобы поезд достиг перрона, остановился… Ну да, вот и перрон, густо заполненный встречающими, — все это он видел с мельчайшими подробностями, вплоть до цвета асфальта, неба и редких облаков, — и на всем лежала печать неизбежного счастья. Как он мог тогда сразу же не заметить этой печати?
Вагон Матова был третьим, то есть пятым после паровоза, катить ему в самое начало перрона мимо взволнованных лиц, цветов, улыбок, слез… Можно было бы поднять окно, высунуться и посмотреть вперед: вдруг увидел бы в толпе дорогое лицо, полузабытое, изменившееся в воображении и сновидениях. Боялся не узнать, ведь Верочка так и не прислала ему своей фотографии, сославшись на то, что на фото она выходит какая-то не такая, и что он будет представлять ее совсем другой, не настоящей.
Как много может вместиться в минуты и секунды, пока поезд втягивается под своды вокзала! И как мало, чтобы понять действительность и свое в ней место. Когда пошли окраины Москвы, Матов как сел на лавку, так и сидел, не двигаясь, окаменев, веря и не веря тем словам, которые были выведены на листках из ученических тетрадей округлым и ровным почерком Верочки, но главное — ее прощальным торопливым словам: «Я буду ждать вас всю жизнь». Как давно это было произнесено! И почему-то ни разу не повторилось в письмах, будто произнесены эти слова были нечаянно, помимо и против воли произнесшей их девушки.
Вагон дернулся и остановился.
Матов стоял в дверях своего купе, стоял в одиночестве, не решаясь вклиниться в непрерывную цепочку пассажиров, движущуюся мимо со своими чемоданами, баулами, корзинами и узлами, задевающими за все выступы, бьющими по ногам. Он смотрел в окно остановившимся взглядом, приготовляя себя к худшему. В окне мелькало все то же: лица, улыбки, цветы, поцелуи, слезы…
И вдруг в окне мелькнуло растерянное лицо Верочки, ее серый беретик, ее каштановые густые волосы, коротко остриженные по моде. Ей, видимо, невтерпеж стало ждать у выхода, вот она и кинулась вдоль вагона, высматривая Матова. А он, дубина стоеросовая… он подверг сомнению все, что она ему говорила и писала, хотя в ее письмах ни разу не было произнесено слово «люблю», так ведь и он его не произнес ни разу, но разве не звучало оно из каждой строки, из каждого другого слова! И этот ее растерянный, ищущий взгляд…
Матов рванулся к окну, заступив дорогу толстому человеку в шляпе и драповом пальто, но Верочка Матова не заметила, она уже продвинулась к следующему окну, почти прижимаясь
