Дочитав письмо, Алексей Петрович некоторое время сидел с закрытыми глазами, представляя себе тот вечер у Толстого, вспоминая случайные с ним встречи и разговоры. Странный человек: думает одно, говорит другое, пишет третье — и все это в одно и то же время. Впрочем, и он, Алексей Задонов, недалеко ушел от своего тезки. «Все мы вышли из прошлого, и далеко не все порвали с ним окончательно. Взять хотя бы ту же Ахматову или Пастернака. Хотя, конечно, они стараются показать, что все как раз наоборот. Да только далеко не у всех это получается».
«А как у тебя самого? Получается? — спросил себя Алексей Петрович и задумался. А подумав, ответил честно: — Когда как. По обстоятельствам. Ну и ладно. И нечего морочить себе голову тем, что невозможно изменить. Во всяком случае, на войне я не лишний, и никто — даже я сам себе — не может бросить упрека, что я отсиживался в тылу. Даже во фронтовом. А таких хватает. Зато у детей моих все нормально, никаких сомнений, никаких сделок с совестью. Вот только почему-то нет у меня уверенности, что они будут счастливы… Или эта неуверенность тоже от моей раздвоенности? Может быть. Очень может быть».
Глава 19
Поначалу все шло нормально, как на учениях: прошли первую линию немецких окопов, за ней вторую. Стычки были короткие, в ход пускали в основном гранаты, чаще — противотанковые, которые, попав внутрь дота или блиндажа, разносили там все в пух и прах. Если же кто-то и оставался в живых, то долго еще будет приходить в себя, а к тому времени подоспеет и второй эшелон атакующих.
После разговора с полковником Матовым Красников чувствовал себя окрыленным. Его распирало сознание собственной ответственности чуть ли ни перед всем миром и даже какой-то особливости по сравнению с остальными офицерами батальона. Было жутковато-сладко от этого незнакомого ему до сих пор ощущения и в то же время неловко: всякое выделение из среды себе подобных претило его сознанию, и все его существо сопротивлялось этому. Быть таким, как все, — высший неписанный закон, которому Красников следовал с самого детства и который определял все его поступки в школе, в университете, в училище, в армии. Этот закон топорщился в нем и мешал Красникову в полной мере насладиться своими чувствами.
Оставшийся до атаки час, после того как полковник Матов отпустил его, Красников провел в каком-то полубреду. Он то бродил среди сосен неподалеку от землянок, где располагалась его рота, то присаживался на поваленный снарядом ствол дерева и, откинувшись спиной на упругую ветку, смотрел в темное небо, затянутое облаками, поглотившими звезды и луну. Спать не хотелось, он чувствовал себя бодрым и свежим. Еще в нем теплилась надежда, что Ольга найдет его здесь, и они оставшееся время проведут вместе — просто будут сидеть и молчать. Или, если она захочет, он будет рассказывать ей о Москве, об Одессе, о Черном море — обо всем, что он видел в своей жизни, а он, оказывается, видел так много, что этого бы хватило кому-то на всю жизнь, долгую и спокойную.
Но Урюпина не шла. И Красников снова и снова возвращался к разговору с командиром дивизии, однако в памяти его всплывали не столько слова, сколько ощущения от этих слов… и даже не от самих слов, а от того недосказанного, тайного, что стояло за этими словами. Он видел внимательный, изучающий взгляд полковника Матова, слышал доверительные интонации его голоса и отпускал на волю свою фантазию.
— Атака вашего батальона, — говорил полковник Матов, поглядывая то на Красникова, то на карту, — это что-то вроде попытки схватить в темной комнате за хвост спящего тигра, чтобы кто-то другой, ориентируясь на его рев, мог его застрелить. Должен признаться, что возможность остаться в живых у дергающего за хвост весьма небольшая.
«Ну что ж, — думал Красников, вспоминая доверительный голос полковника, — тигр так тигр. Я уже скоро четыре года только и делаю, что дергаю этого тигра за хвост — и ничего. Дерну еще раз». Красникову нравилось сравнение предстоящей атаки с дерганьем тигра за хвост, но в душе он почему-то полагал, что это совсем не так, что если там и тигр, то не такой уж и страшный, что и доказала уже проведенная им атака, а страшен он тем людям, кто в атаки не ходит, кому даже выйти из блиндажа и то кажется большим риском. Конечно, будут убитые и раненые, он сам тоже может погибнуть или быть ранен — ну так что ж? — на то она и война. И все-таки его не ранят и не убьют. Наоборот, Красникову чудилось что-то совершенно невероятное, что непременно случится с
