В те минуты ни он, ни полковник Матов еще не знали, что штурмовой батальон столкнулся с одной из «пропавших» немецких дивизий. И не просто дивизией, а механизированной, то есть имеющей в своем составе танки, самоходки и бронетранспортеры. Дивизия всего лишь два часа назад выгрузилась из эшелонов прямо в открытом поле и теперь разворачивалась лицом к фронту, прикрываясь ленточным бором, вытянутым вдоль рокады.
Прошло какое-то время, и характер стрельбы резко изменился. Красников приподнял голову и увидел, как от темной чащобы леса будто отделилась его часть и густым частоколом двинулась по снегу, пульсируя красноватыми огоньками. Превозмогая боль, он оттянул затвор автомата, уложил его поудобнее, стянул зубами с руки перчатку и нажал непривычно слабым пальцем на спусковой крючок. Покосившись вправо-влево между короткими очередями, он отметил редкие огоньки выстрелов со стороны своей роты, стиснул зубы и дал длинную очередь по набегающим темным фигуркам.
На то, чтобы поменять диск у автомата, у Красникова не хватило ни сил, ни времени: правая рука уже не слушалась, а немцы были слишком близко. Они двигались тяжелой рысцой плотными цепями и строчили от живота; на каждую вспышку выстрела со стороны штурмовиков отвечало десяток-другой немецких автоматов, так что их треск сливался в сплошной грохот.
Красников попытался левой рукой вытащить из кобуры пистолет, но не смог даже дотянуться до него. Тогда он сунул руку в задний карман галифе, но браунинг, презент немецкого генерала, зацепился за что-то в плотно натянутых на ягодице штанах, пальцы бессильно скребли ребристую рукоятку… и тут топот сотен ног и грохот стрельбы накатились на него, и Красников, повинуясь инстинкту самосохранения, замер с заломленной назад рукой, ожидая выстрела, удара прикладом, тычка штыком в спину — ожидая смерти и еще на что-то надеясь.
Топот, треск автоматов, хлопки гранат прокатились над ним и мимо него, несколько вскриков отчаяния и предсмертной тоски то ли почудились ему, то ли прозвучали на самом деле — и первая волна атакующих схлынула, а уже накатывалась следующая, и земля мелко подрагивала от ползущих по ней танков.
Видимо, его поза не вызывала у пробегавших мимо немцев сомнения в том, что он мертв, иначе его давно бы уже пристрелили: оставлять у себя за спиной даже тяжело раненного русского не рискнул бы ни один немец, потому что это почти верная пуля в спину. И сам Красников в бою поступал так же, ибо бой диктует свои неумолимые законы, а милосердие в бою молчит. Но никто не выстрелил в него, не попытался проверить, жив он или нет. А по сторонам то и дело раздавались короткие очереди и одиночные выстрелы — немцы походя добивали штурмовиков.
Вдруг невдалеке ахнул взрыв противотанковой гранаты, раздались крики, и стало ясно лейтенанту Красникову, что кто-то из его бойцов покончил таким образом счеты с жизнью. Сам же он продолжал лежать без движения, все слышал, по звукам точно определял, что произошло и на каком расстоянии, и только все сильнее сжимал зубы, даже не замечая и не сознавая того, что плачет злыми и бессильными слезами.
Лейтенант Красников слышал и знал, что рядом с ним погибала и уже практически погибла его рота, может, даже весь батальон, и его собственная жизнь не имела для него в эти минуты никакого значения, и только что-то, что было сильнее его, заставляло лежать, сдерживать дыхание, когда рядом пробегали немецкие солдаты. Если бы в автомате оставались патроны, если бы рука сжимала пистолет…
Танк, лязгая гусеницами и урча двигателем, прополз от него всего в каких-нибудь пятнадцати-двадцати шагах. Примерно на таком расстоянии от него бежал бывший капитан второго ранга Пивоваров… И еще ползли мимо танки и бежала пехота, и казалось, что этому не будет ни конца, ни краю. Но уже не стреляли автоматы, лишь танки время от времени посылали куда-то свои снаряды, и тогда над землей будто проносился короткий смерч, взвихривая снег и уплотняя воздух. Но постепенно гул танков отдалился, отдельные выстрелы слились с грохотом боя за его спиной. Впрочем, это, похоже, был даже и не бой, а просто наша артиллерия молотила все подряд — все, что подавало хоть какие-то признаки жизни.
Красников осторожно приподнял голову, посмотрел прямо перед собой: поле было чисто, — чисто, как и тогда, когда он бежал по нему, считая оставшиеся до критической черты шаги. Лишь кое-где темнели бугорки сраженных немцев. А в лесу? Остались ли немцы в лесу? Лежать и дальше и ничего не предпринимать, надеяться на авось, было не в его правилах.
Надо искать убежище и ждать прихода своих. Если их атака предшествовала большому наступлению, то оно не ограничится взятием лишь первой линии немецкой обороны. Да и мощь, какая скопилась в наших ближних тылах, не может бездействовать, не для того она там скапливалась.
Впереди, на западе, где-то сразу же за лесом, замигали красноватые сполохи — открыла огонь немецкая артиллерия. Ударило по перепонкам, застонал воздух, пронзаемый десятками снарядов. Пушек, судя по всему, было много, они стояли длинными рядами и стреляли беглым огнем. Пока наши обнаружат эти батареи… Ах, если бы батальон успел добежать до леса и оседлать дорогу, как в прошлый раз!
И лейтенанту Красникову вдруг показалось, что позавчерашний день не кончился, что он продолжается, но все как бы сместилось назад, и в этом — о ужас! — виноват только он один. Ведь это он посоветовал полковнику Клименко наступать за огненным валом в темноте, перед рассветом. А полковник Клименко наверняка рассказал об этом командующему армией, тот — командующему фронтом… — и вот результат. Это он посоветовал, он, лейтенант Красников! Это по его вине погиб весь батальон! По его и ни по чьей больше!
От сознания собственной вины и бессилия лейтенант Красников застонал и скрипнул зубами. Потом, опершись на левую руку, встал на колени, решительно перетянул на живот кобуру, вытащил свой ТТ. Лучше бы, конечно, его пристрелил какой-нибудь немец, но раз этого не случилось, он сумеет и сам достойно уйти из жизни, потому что жить с такой виной, искать себе оправдания, которых нет, объяснять, почему остался жив, когда полег весь батальон, когда последнюю пулю…
Красников представил себя сидящим перед старшим лейтенантом Кривоносовым за тем же самым столом, за которым тот допытывался, куда подевался бывший подполковник Дудник… Ведь не станешь же рассказывать смершевцу, что не мог вытащить пистолет, как притворялся мертвым, как чуть ли не по голове бегали немцы и ползли танки, убивая других, и бежали и ползли дальше, чтобы убивать еще и
