Нет, лейтенант Красников никого не винил за гибель своей роты. Более того, он был уверен, что в неудачной атаке виноват только он один. И если в других местах другие батальоны постигнет та же участь, то рано или поздно станет известно, по чьей вине это случилось, и люди обязательно скажут: «Послушались сопляка, вот и результат». И как он после этого покажется людям на глаза, как будет жить с такой виной? Да и о чем он? О какой такой жизни? Уже наверняка отдан приказ, чтобы этого Красникова, как только он появится, арестовать и отправить в трибунал.
А вдруг, обожгла Красникова страшная догадка, вдруг прав Кривоносов, и у него в роте — только не Пивоваров с Гавриловым, это исключено! — действительно были пособники и агенты? Вдруг кто-нибудь из них предупредил немцев о готовящейся атаке? Ведь были же враги народа, много было врагов народа — и даже наверху! Не может быть, чтобы дым да без огня… Вот и Кривоносов — не зря же его держат в батальоне. Значит, есть основания, есть скрытые враги, пособники и агенты. Мало ли, что он, лейтенант Красников, не встречал их ни разу в жизни. Потому и не встречал, что не искал, не задумывался, не приглядывался к людям с такой меркой, был доверчив и беспечен…
Боже, каким же он был слепцом! И почему это люди прозревают только перед смертью? Ведь вот же этот… как его?.. Коркин — он всегда ему не нравился: такая вечно принюхивающаяся ко всему нахальная рожа. Или Олесич. Или тот же Дудник. Что он о нем знает? А главное — ведь пропал же: ни среди раненых, ни среди убитых. Правда, это он будто бы посоветовал отступать под прикрытием огненного вала, но это еще ни о чем не говорит… А Андрющенко во втором взводе? А если взять третий взвод, то там можно набрать человек шесть. И в основном все из интендантов. Известное дело — почти все они воры и жулики. Кому, как не им, быть пособниками…
Господи, о чем это он? Сам во всем виноват, а ищет, за чью бы спину спрятаться. Жить тебе захотелось, лейтенант Красников. Умирать не хочется. Так и скажи…
Мысли лихорадочно метались в голове лейтенанта, озноб сотрясал его тело. Забыв, зачем он бредет по полю, Красников миновал воронку, в которой кто-то лежал. И остановился: поза лежащего не вязалась с мертвым человеком.
Красников вернулся, опустился на колени, тронул свернувшегося калачиком человека за плечо. Человек медленно повернул голову — и Красников узнал Пивоварова.
— А-а, команди-ир, — прохрипел Пивоваров синими губами. — А я вот… отвоевался.
Никогда Красников не радовался так живому человеку. И то, что этим человеком оказался именно Пивоваров, представлялось ему чуть ли ни знамением судьбы.
— Пивоваров, голубчик, — торопливо говорил Красников, склонившись над капитаном второго ранга. — А я уж думал… Иду, иду, все мертвые… Федорова убило. И Евсеева… Никто не шевелится… — Красников всхлипнул, снял шапку, вытер ею лицо. — Куда вас ранило? Давайте перевяжу… У меня бинты в сумке… Я только тампоны истратил.
— В ногу вот, — ответил Пивоваров и осторожно вытянул правую ногу, приоткрывая левую, которую сжимал чуть выше колена обеими руками.
Нога была разворочена чуть ниже колена, и Красников догадался, как это случилось: Пивоваров на бегу наступает на левую ногу, перенося на нее всю тяжесть своего тела, и в это самое мгновение в кость ударяет пуля — ломается кость, рвутся мышцы и кожа. При таких ранениях ногу отрезают прямо в медсанбате без всяких колебаний.
В три руки они наложили под самым коленом жгут (может, оставят колено-то), перебинтовали саму рану поверх брюк и белья, использовав в качестве шины ножны и кинжал, подложив под лезвие рукавицу. По существу, Красников лишь помогал Пивоварову одной рукой и дивился, как тот терпит такую боль: не охнет, не застонет, не поморщится даже, лицо закаменело, и лишь глаза широко раскрыты и немо кричат от боли.
Когда оставалось лишь завязать концы бинтов, руки Пивоварова ослабли, и он повалился на бок. Красников вспомнил, что у него где-то в сумке должен быть нашатырь, начал шарить, но вдруг услыхал выстрелы, приподнялся и увидел немцев, кучками медленно передвигающихся по полю вдоль леса. Это были санитары, подбирающие своих раненых и добивающие чужих.
Красников вытащил из кобуры пистолет и с тоской огляделся: позади все так же шел бой, мерцали вспышки разрывов, но не было видно ни единой живой души. А немцы — вот они, в ста метрах. И все так же за лесом ухают пушки и пробегают огненные всполохи.
Красников уже забыл, что несколько минут назад хотел умереть. Теперь, когда рядом был Пивоваров, а где-то были еще оставшиеся в живых штурмовики, он снова чувствовал на себе ответственность за их жизни. Но что он мог предпринять?
И в это время воздух сдавило скрежещущим стоном и воем. Казалось, что и туман, и снег, и комья земли — вдруг все сразу заголосили предсмертными голосами, и эти голоса вдавили Красникова в землю, а сама земля дрогнула и забилась в эпилептическом припадке. Вслед за тем адский грохот обрушился на Красникова, и он, чувствуя свою ничтожную малость и беззащитность, в то же время не испытал даже испуга, а наоборот — восторженное злорадство. Он сразу же понял, что поле, на котором он лежал рядом с Пивоваровым и лежала его расстрелянная рота, лес и дорога за ним, немецкие батареи и всякие немцы — все это накрыли своими залпами «катюши», и, следовательно, их гибель будет отомщена.
До этого Красников не раз наблюдал, как «катюши» обрабатывают немецкие позиции, и всегда испытывал чувство восторга, что у Красной армии есть такое страшное оружие, какого нет ни у кого в мире. И вот он сам оказался в зоне действия этого оружия, мог прочувствовать его на собственной шкуре. Да, это действительно нечто ужасное. Ни бомбежки, ни артобстрелы не шли с этим всепоглощающим разрушением и уничтожением ни в какое сравнение.
«Вот вам, гады! Вот! Вот! Вот!» — шептал Красников после каждого шквала, проносящегося по полю, уверенный, что свои снаряды его не тронут. Недавние представления, что только он один виноват в гибели батальона, казались теперь нелепыми, вздорными. Действительно, полнейшая нелепость, что он позволил вообразить себе, будто его совет полковнику Клименко
