Начало ль дней? Конец скитанья?
И помню я, и помню я
Склеп родовой — он ждет меня!
Смерть! Смерть идет! Все помню я!»
ЖЕЛАНИЯ
Мечта одних — взмахнуть могучими крылами
И с кличем радостным в пространство унестись
Иль, ласточку поймав, промчаться над полями,
Поднявшись вместе с ней в померкнувшую высь.
Другие же хотят безжалостным объятьем
Прелестной овладеть и грудь ей раздавить,
Взбесившихся коней схватить, и ноздри сжать им,
И бег безумный их рывком остановить.
А я красы ищу — и чувственной и смелой:
Хочу прекрасным быть, как некий древний бог,
Чтоб в памяти людей мое сверкало тело,
Чтоб вечным пламенем в сердцах гореть я мог.
Я не хочу встречать красавиц хладнокровных:
Мне нынче быть с одной, а завтра быть с другой.
Люблю я на ходу плоды утех любовных
Беспечно обрывать протянутой рукой.
Манят плоды меня разнообразьем вкуса,
В различье запахов я сладость познаю,
От черных локонов к другой головке, русой,
Я ласку донесу горячую мою.
На улицах — искать мне встречи беззаботной,
И женщину зажечь пыланьем дерзких глаз,
И наслажденье знать победы мимолетной
И, волей случая, лобзаний краткий час.
Проснуться б я хотел в объятьях чернобровой,
Чьи руки, как тиски, сжимали в час ночной,
А к вечеру прийти к светловолосой, к новой,
Чей лоб, как серебро, сияет под луной, —
И вновь бежать, забыв недавней страсти пламя,
За новым призраком от той, что так близка…
— Но все же тех плодов ты лишь коснись зубами:
Знай, сердцевина в них коварна и горька.
ПОСЛЕДНЯЯ ШАЛОСТЬ[628]
I
Старинный замок ввысь громады стен вознес.
Ступени шаткие дрожат, и в каждой щели
Растет чертополох, побег травы пророс,
И, как проказой, мхом изъязвлены панели.
Две башни по бокам. Одна остроконечный
Подъемлет к небу шпиль. Другую в час ночной,
Скитаясь в небесах, вихрь обезглавил злой
И плющ, на верх ее карабкаясь беспечно,
По ветру растрепал волну своих кудрей;
Упрямые дожди, просачиваясь в стены,
Протачивали их струею неизменной
И брешь огромную пробили меж камней.
Деревья выросли теперь в стенных провалах.
Страшна пустая темь гостиных обветшалых,
И пусто каждое окно — как мертвых взгляд.
Скосилось здание, осело, одряхлело.
И трещины на нем морщинами лежат,
Подножье крошится песком, кусками мела,
И крыша в небеса пробитая глядит…
Как горестен руин осиротелый вид!
Могильный мрак и тишь владеют старым парком
Его не разбудить лучей потокам жарким,
И лишь норой с листком зашепчется листок,
Как волны шепчутся, взбегая на песок,
Когда морской простор блестит под синевою.
Деревья заплели такую сеть ветвей,
Что солнце не могло струею огневою
Проникнуть в черноту покинутых аллей.
Кустарники мертвы под их гигантской сенью,
Вознесшейся как свод соборный над землей;
И запах гнили здесь, и сумрак гробовой,
И влажность затхлая безлюдия и тленья.
С высокого крыльца, ведущего на луг
(За лугом вдалеке — деревьев полукруг),
Лакеи строгие, подобны тихим теням,
Двух старцев повели по стоптанным ступеням.
Старуха и старик… Они едва идут
Шажками робкими… Их под руки ведут,
Свой трудный путь они ощупывают палкой,
И подбородки их дрожат, трясутся жалко…
Как тяжек каждый жест, как труден палки взмах!
И — чьей не угадать! — неодолимой силой
Им жизнь сохранена, что тлеет в их костях.
Лакеи в дом ушли. А старики уныло
Сидят. Чуть дышит грудь, и руки их дрожат,
Поникли головы и неподвижен взгляд,
Направленный к земле без искры, без желанья.
И мысли нет в глазах. И только трепетанье
Согбенных, дряхлых тел о жизни говорит.
Привычка вместе быть им ныне жизнь хранит, —
Так и живут они вдвоем под ветхим кровом,
И много дней они не обменялись словом.
II
А над равниною лучей горячий ток.
В стволах деревьев вновь течет весенний сок,
Когда полдневное светило их ласкает.
И, как приливом, весь простор залит жарой,
И резвых бабочек кружится желтый рой, —
Он над лужайками танцует и порхает.
Даль бесконечная — куда ни кинешь взор —
Веселой трескотней полным-полна до края:
То, солнцем опьянен, в траве густой играя,
Без устали поет цикад крикливый хор!
Везде трепещет жизнь, горят ее огни,
Повсюду льется свет — горячий, белый, зыбкий.
И замок молод вновь, и, как в былые дни,
Он улыбается гранитною улыбкой!
Обоих стариков отогревает зной,
Глаза мигают их, и в ванне огневой
Вытягиваются иссушенные члены.
И старческая грудь впивает солнца зной,
А души дряхлые, как бы стряхнув покой,
Внимают шорохам проснувшейся вселенной.
На палки опершись, встают они с трудом.
С улыбкой бледною к подруге наклоняясь,
Старик сказал: «Мой друг! Как хорошо кругом!»
Она ж, от этих слов как будто пробуждаясь
И взглядом обежав знакомые места,
Сказала: «Милый друг! Вновь ожила мечта!»
И на блеянье коз их голоса похожи,
И губы вялые дрожат весенней дрожью!..
Они взволнованы; в глазах у них — темно….
Лесные запахи томят и опьяняют,
Как слишком крепкое для их сердец вино!
И нежно головы свои они склоняют,
Почуяв в воздухе волненье прежних лет…
«Такой же, помнишь ли, сверкал горячий свет
(Так говорит старик, — и в голосе рыданье),
Когда явилась ты на первое свиданье!»
Опять молчат они. И думы привели
К давно забытым дням, к годам невозвратимым.
Так, обойдя моря, приходят корабли
Дорогой дальнею домой, к брегам родимым.
Он говорит: «Тому, что было, вновь не быть.
Но можно ли скамью там, в парке, позабыть?»
И, словно ранена внезапною стрелою,
Шепнула женщина: «Идем туда со мною!»
И оба, позабыв бессилье и печаль,
Рванулись, чтоб идти вперед в весеннем шуме,
Старуха древняя, закутанная в шаль,
И сгорбленный старик в охотничьем костюме.
III
И оглянулись: вдруг заметят их порыв!
Потом, согбенные и головы склонив,
Друг друга за руки, как дети, нежно взяли,
И, старостью своей унижены, вдвоем
Пошли они давно нехоженым путем.
Как пьяные, они качались и шагали
Зигзагами вперед — под зноем по лужкам,
Толкаясь, и спеша, и торопя друг друга,
А палки в их руках — вослед рысцой упругой,
Как будто две ноги, бежали по бокам.
Вот, с остановками, едва дыша и млея,
Они вступили в парк. Открылась им аллея.
И прошлое опять маячило вдали.
А влажная земля — им чудилось — местами
Покрыта легкими и нежными следами,
И тропы узкие следы те берегли,
Как будто ждали вновь они привычной пары.
А старики все шли, и жалок был их шаг,
И дуб, их осенил, и вяз их встретил старый,
Что одевали парк в недвижный полумрак.
И, словно отыскав знакомую страницу,
Старик промолвил: «Здесь». Она сказала: «Да!» —
«Я пальцы целовал, — ты помнишь ли?» — «Всегда». —
«И губы?» — «Да, мой друг». — И вновь им стало мниться,
Что поцелуй скользит со лба — к устам — на грудь, —
Нерасторжимых ласк забытый крестный путь.
Опять зажглось в крови былое нетерпенье,
И прежних радостей в сердцах восторг возник,
Когда припомнилось им уст прикосновенье,
Сплетенья нежных рук и взоров переклик,
И дни, когда они, от радости алея,
Трепещущие шли вдвоем по той аллее!
IV
Скамья замшелая, как прежде, их ждала.
«Здесь?» — «Да!» Нашли они приют былых свиданий.
И сели старики. Рассеивалась мгла
От ярких отблесков былых воспоминаний.
Но вот увидели: из-под куста ползет
Ногами, как дитя, передвигая слабо,
К скамье столетняя измызганная жаба,
Чуть копошась в траве и волоча живот.
И слезы горькие сдавили им дыханье:
Вот кто свидетель был их первого свиданья,
Вот кто подслушал страсть взволнованных речей,
Вот кто в живых мощах признал своих гостей!
И гад заковылял к скамейке торопливо,
К ногам любовников пополз он, тих и вял,
И сладостно глядел, и брюхо
