Директор Потцлох подался вперед, словно хотел что-то сказать, но тут же принялся усиленно «колебаться». Он ерзал на стуле, снимал и снова надевал пенсне, смущенно оглядывался. Затем, виновато улыбнувшись, он чуть привстал, захихикал, быстро сел обратно на место, сразу же рывком оторвался от него и, серьезный, сконфуженный, полный любопытства и нерешительности, направился к Штайнеру, помиравшему со смеху.
Дойдя до сцены, он обернулся.
— А теперь, молодой человек, проделайте то же самое, — самодовольно подбодрил он Керна.
— Сделать то же самое невозможно, вы неподражаемы! — крикнул Штайнер.
Потцлох польщенно улыбнулся:
— Изобразить смущение крайне трудно. Мне, старому деятелю сцены, это давно известно. Конечно, я имею в виду подлинное смущение.
— Керн робок от природы, — объяснил Штайнер. — У него получится.
— Что ж, хорошо! Пойду к карусели.
Потцлох стремительно удалился.
— Вулканический темперамент! — одобрительно заметил Штайнер. — А ведь ему за шестьдесят! Теперь слушай, как себя вести, если ассистент не ты, а кто-то другой. Здесь у нас десять рядов стульев. Сначала ты проводишь одной или обеими ладонями по своим волосам. По числу выпрямленных пальцев я определяю номер ряда. Вторым жестом ты обозначаешь, какой это по счету стул, если считать слева. Затем незаметно прикасаешься к себе самому, чтобы я приблизительно понял, где спрятан предмет. И тогда я его сумею найти…
— Разве этого достаточно?
— Вполне. В таких делах публика просто на редкость лишена фантазии.
— По-моему, это слишком просто.
— Обман и должен быть простым. Сложные надувательства почти всегда кончаются провалом. После обеда еще потренируемся. Лило будет нам помогать. А теперь я покажу тебе наше древнее пианино. Его бы в музей! Один из первых клавишных инструментов, построенных когда-либо.
— Боюсь, что я играю слишком плохо.
— Ерунда! Подберешь несколько красивых аккордов. При распиливании мумии будешь играть их размеренно и полнозвучно; при выступлениях дамы без живота и ног — быстро и отрывисто. Ведь все равно никто не будет тебя слушать.
— Ладно. Потренируюсь, а потом сыграю тебе.
Керн забрался в закуток на сцене. Пианино-ветеран ухмылялось ему черно-желтым оскалом клавиш-зубов. Подумав немного, Керн решил играть под мумию храмовый танец из «Аиды», а под недостающую половину туловища салонную пьесу «Свадебные грезы майского жука». Барабаня по клавишам, он думал о Рут, о Штайнере, о предстоящих неделях отдыха и об ужине. Ему казалось, что никогда еще он не жил так хорошо.
Неделю спустя в Пратер пришла Рут. Она появилась как раз к началу вечернего представления в «Панораме всемирных сенсаций». Керн усадил ее в первом ряду. Затем, сильно волнуясь, направился к пианино. По случаю такого торжественного для него дня он переменил программу. Под мумию сыграл «Японскую факельную серенаду», а для дамы без живота — «Светлячок, мерцай!». Эти пьесы были эффектнее. Потом, когда выступил «Мунго, человек из австралийских лесов», Керн сверх программы исполнил пролог к «Паяцам». То был его коронный номер — тут можно было блеснуть бравурными арпеджиями и октавами.
Леопольд Потцлох столкнулся с ним за павильоном.
— Блеск! — воскликнул он. — Сегодня у вас куда больше огня, чем обычно! Вы что — выпили?
— Нет, не выпил, — ответил Керн. — Просто такое настроение…
— Молодой человек! — Потцлох поймал свое пенсне. — Кажется, до сих пор вы обманывали меня! Следовало бы потребовать с вас весь гонорар обратно. Отныне вы обязаны всегда быть в хорошем настроении. Артист должен это уметь, понятно?
— Понятно.
— А вместо компенсации отныне будете играть что-нибудь под дрессированных морских львов. Что-нибудь классическое, понятно?
— Хорошо, — сказал Керн, — я выучил отрывок из Девятой симфонии Бетховена. Это подойдет!
Он вошел в павильон и уселся в одном из задних рядов. Далеко впереди, между шляпкой с пером и лысиной, он видел голову Рут в облаках сигаретного дыма. Да ведь это самая маленькая, самая прелестная головка во всем мире, неожиданно решил он. Время от времени, когда зрители смеялись и шевелились, головка скрывалась из виду, потом возникала снова, словно далекое, нежное видение, и Керн с трудом представлял себе, что после представления Рут и он пойдут рядом, будут разговаривать…
На сцену вышел Штайнер в черном трико, разрисованном астрологическими знаками. Какая-то полная дама спрятала свою губную помаду во внутренний карман пиджака юноши, сидевшего около нее. Штайнер предложил кому-нибудь из зрителей подняться на сцену.
Керн начал «колебаться». Сегодня он это делал совершенно мастерски. Уже дойдя до середины прохода, он на глазах у всех едва не вернулся на место. Потцлох бросил ему взгляд одобрения, и совершенно зря, ибо это вовсе не был зрело обдуманный артистический прием. Просто Керн вдруг почувствовал, что не может заставить себя пройти мимо Рут.
Но вскоре он снова разыграл смущение, и все вышло легко и удачно.
После представления Потцлох подозвал Керна.
— Молодой человек, — сказал он, — что это сегодня с вами делается? Вы «колебались» просто первоклассно. От пущего смущения у вас даже пот проступил на лбу. От смущения! Изобразить пот крайне трудно, это мне известно. Как вы это сделали? Задержали дыхание?
— Думаю, это от очень сильного волнения.
— От волнения! — Потцлох просиял. — Наконец-то! Подлинное волнение артиста перед выступлением! Я вам вот что скажу: отныне будете играть и под морских львов, и под лесного человека из Нойкельна, а я повышаю ваш гонорар на пять шиллингов. Согласны?
— Согласен! — сказал Керн. — Дайте десять шиллингов аванса.
Потцлох изумленно уставился на него:
— Ах, значит, слово «аванс» вам уже знакомо? — Он достал из кармана кредитку в десять шиллингов. — Теперь сомнений больше нет: вы настоящий артист!
— Ну, дети, — сказал Штайнер, — идите к себе! Но в час дня вернитесь обедать. Будут горячие пирожки, священное национальное кушание русских. Верно, Лило?
Лило кивнула.
Керн и Рут пошли через лужайку за тиром, навстречу шуму каруселей. Свет и музыка просторной площади накатились на них светлой, сверкающей волной; их словно обдало пеной бездумного и легкого веселья.
— Рут! — Керн взял ее за руку. — Сегодня тебя ждет незабываемый вечер. Я потрачу на тебя не меньше пятидесяти шиллингов!
— Ты не сделаешь этого! — Рут остановилась.
— А вот и сделаю! Пятьдесят шиллингов израсходую на тебя! Я буду действовать так же, как Германская империя: тратить деньги, не имея их. Сама увидишь. Пойдем!
Они пошли к аттракциону «Дорога ужасов». То было грандиозное сооружение. По рельсам, повисшим высоко в воздухе, неслись маленькие вагонетки, полные визга и смеха. У входа толпились люди. Керн протиснулся сквозь них, волоча Рут за собой. Человек за кассовым окошком заметил его.
— Алло, Джордж, — крикнул он. — Опять пришел?
