Кафе стало заполняться людьми. Каждому хотелось захватить место на полу для ночлега. Штайнер допил свой коньяк.
— Хозяин просто замечательный человек. Разрешает спать всем, было бы только где. Бесплатно. Или за чашку кофе. Не будь таких заведений, многим пришлось бы очень худо. — Он поднялся. — Пойдемте, ребята.
Они вышли на улицу. Было ветрено и холодно. Рут подняла енотовый воротник своего пальто, плотно запахнулась и благодарно улыбнулась Штайнеру. Тот приветливо кивнул ей:
— Вам тепло, маленькая Рут! Все на свете зависит только от малой толики тепла.
Он подозвал проходившую мимо старую цветочницу. Она подошла, шаркая сношенными туфлями.
— Фиалки, — прокряхтела она, — свежие фиалки с Ривьеры.
— Что за город! Декабрь — и вдруг фиалки на улице! — Штайнер взял букетик и преподнес его Рут. — Фиолетовое счастье! Бесполезное цветение! Бесполезные вещи! Впрочем, именно они-то и согревают нас больше всего! — Он подмигнул Керну. — Об этом помните всю жизнь, как сказал бы Марилл.
Глава 18
Они сидели в столовой на Всемирной выставке. Был день получки. Керн разложил тонкие кредитки вокруг своей тарелки.
— Двести семьдесят франков! — сказал он. — Заработаны за неделю! И это уже в третий раз! Просто сказка!
С минуту Марилл, явно забавляясь, разглядывал его. Затем поднял рюмку и обратился к Штайнеру:
— Выпьем за отвращение к этим бумажкам, мой дорогой Губер. Их власть над людьми просто поразительна! Наши праотцы трепетали перед громом и молнией, перед тиграми и землетрясениями; более близкие предки — перед саблями, разбойниками, моровыми болезнями и Господом Богом; мы же трепещем перед бумажками, на которых что-то напечатано, — будь то деньги или паспорт. Неандертальца убивали дубинкой, римлянина — копьем, средневековый человек погибал от чумы, нас же можно запросто умертвить куском бумаги.
— Или, наоборот, воскресить, — дополнил его Керн, не сводя глаз с кредиток французского банка, разложенных вокруг тарелки.
Марилл покосился на него.
— Что ты скажешь об этом мальчике? — спросил он Штайнера. — Вот задается!
— Еще бы ему не задаваться! Ведь он вызревает на суровом ветру чужбины и уже понимает, что к чему.
— Помню его ребенком, — продолжал Марилл. — Нежным и беспомощным. Таким он был всего еще несколько месяцев назад.
Штайнер рассмеялся:
— Так ведь он живет в неустойчивом столетии, когда можно легко погибнуть, но вместе с тем и быстро повзрослеть.
Марилл отпил глоток слабого красного вина.
— Неустойчивое столетие! — повторил он. — Столетие великого беспокойства! Людвиг Керн, молодой вандал эпохи второго переселения народов.
— Неверно, — возразил Керн. — Я молодой полуеврей эпохи второго исхода из Египта!
— Твой воспитанник, Губер, — сказал Марилл тоном шутливого обвинения.
— Вот уж нет, Марилл! Афористичности он научился у тебя! Хотя, вообще говоря, регулярная недельная получка делает любого человека более остроумным. Да здравствует возвращение блудных сынов к твердым окладам! — Штайнер посмотрел на Керна. — Спрячь-ка, малыш, денежки в карман, а то еще улетят. Деньги не любят света.
— Я их отдам тебе, — сказал Керн. — Вот они сразу и исчезнут. Мне с тобой нескоро рассчитаться.
— Только посмей рассчитываться со мной! Я еще далеко не так богат, чтобы брать деньги обратно!
Керн серьезно посмотрел на него. Потом положил деньги в карман.
— Когда сегодня закрываются магазины? — спросил он.
— А зачем тебе?
— Так сегодня же Новый год.
— В семь, — сказал Марилл. — Небось хочешь накупить крепких напитков к ужину? Не стоит, в нашей столовой они дешевле. Особенно отличный ром «Мартиник».
— Не надо мне никаких напитков.
— Ага! Значит, ты решил в последний день года пойти проторенными тропками буржуазной сентиментальности? Будешь покупать подарки?
— В этом духе. — Керн встал. — Пойду к Соломону Леви. Может, и он сегодня настроен на сентиментальный лад, может, сегодня у него, так сказать, неустойчивые цены.
— В неустойчивый век цены только растут, — заметил Марилл. — Но все равно, Керн, вперед! Помните: привычка — ничто, импульс — все! Не торгуйтесь слишком долго: в восемь вечера в ресторане «Матушка Марго» начинается ужин ветеранов эмиграции!
Соломон Леви, проворный, похожий на хищного зверька человечек с жиденькой козлиной бородкой, обитал в темном сводчатом помещении среди часов, музыкальных инструментов, старых ковров, картин, написанных маслом, домашней утвари, гипсовых карликов и фарфоровых фигурок. В витрине были накиданы различные дешевые имитации, искусственный жемчуг, старинные украшения в серебряной оправе, карманные часы и старые монеты, — все это в хаотическом, бессмысленном смешении.
Леви сразу же узнал Керна. Его память, точно объемистый гроссбух, фиксировала все, и это способствовало не одной выгодной сделке.
— Что принесли? — с ходу спросил он, готовый к бою. Он не сомневался, что Керн снова хочет продать какую-то вещь. — Вы пришли в неудачное время!
— Почему? А вы уже продали кольцо?
— Продал кольцо, продал кольцо! — жалобно забубнил Леви. — Вы спрашиваете, продал ли я кольцо? Или я ослышался? Или я ошибся?
— Нет, вы не ошиблись.
— Молодой человек, — визгливо продолжал Леви. — Вы что же, газет не читаете? Или живете на луне и не знаете, что творится на свете? Продал! Этакий старый хлам! Попробуй-ка его продать! Очень у вас это просто получается — «продать кольцо»! Разговариваете прямо как Ротшильд! А знаете ли вы, что именно требуется для того, чтобы хоть что-нибудь продать? — Он сделал искусственную паузу и патетически заявил: — Требуется, чтобы сюда вошел посторонний человек, которому что-то нужно, затем требуется, чтобы он вынул из кармана кошелек… — Леви достал портмоне, — чтобы он таки открыл его, — он изобразил это, — и вытащил наличные, понимаете, наличные кошерные[80] деньги, — он вытянул десятифранковый билет, — а потом требуется, чтобы он их положил сюда, — билет был положен на стол и разглажен ладонью, — и самое главное! — тут Леви перешел на фальцет, — чтобы он таки навсегда расстался с ними!
Леви спрятал свои десять франков.
— И ради чего же он с ними расстанется? — продолжал он. — Ради ерунды, ради какой-нибудь там вещички! За нее он готов отдать наличные кошерные деньги! Но ведь это же просто смешно! На это способны только сумасшедшие или гои. Или, например, я — несчастный, с моей страстью делать гешефт. Ну, так что же вы принесли? Много дать не смогу. Вот если бы месяц назад — другое дело! Тогда еще были времена!
— Господин Леви, я ничего не хочу продавать. Я хочу выкупить кольцо, которое я вам принес.
— Что? — От удивления Леви раскрыл рот, словно голодный птенчик в гнезде. Гнездом была борода. — Ага, понимаю, хотите выменять кольцо на что-нибудь другое. Нет, молодой человек, знаю я эти штучки! Только неделю
