13
Тайная полиция приспособила под содержание задержанных бывшую городскую тюрьму. Им ничего не пришлось перестраивать, лишь сменились сидельцы в ней, а опустевшие камеры выглядели уныло. Быстро Шпигель и Бааде поднялись на второй этаж, где за металлической решеткой в кромешной темноте, сжавшись в углу комочком, спала худенькая темноволосая женщина.
От яркого света, вспыхнувшего в коридоре, она проснулась и посмотрела на коменданта заспанными глазами. Колени ее были сбиты, лицо поцарапано, а под правым глазам наливался багровый отек.
— Вы ее били? — уточнил Бааде у Шпигеля, который топтался рядом.
— Нет, герр комендант. Травмы получены при задержании. Царапалась, как разъяренная кошка! Пришлось несколько раз угостить ее прикладом.
— Отоприте! — кивнул комендант на решетку.
Щелкнул замок, и клетка со скрипом распахнулась. На Эрлиха смотрели огромные испуганные зеленые глаза, которые свели в этом проклятом городе, видимо, не один десяток мужчин. Приталенное платье простого покроя кое-где было залатано, но, в общем и целом, выглядело прилично. Женщина не создавала впечатление партизанки, скачущей по лесам с автоматом наперевес. Милое и доброе создание, которому действительно лучшего всего походило обучение детей в школе. Но весь этот образ был на руку Бааде, которому не надо было сотворить еще одного героя, павшего в борьбе с фашизмом. Ему просто необходимо было запугать население города, чтобы партизаны в нем почувствовали себя чужими, чтобы боялись каждого прохожего, каждого помощника, чтобы помощи им было неоткуда ждать.
— Доброй ночи, фрау! — вежливо проговорил комендант. Ища глазами, где можно было присесть. Не нашел и остался стоять, переминаясь с ноги на ногу. Женщина молчала затравленно и зло, глядя на него снизу вверх.
— Меня зовут Эрлих Бааде — я комендант вашего городка, — в ответ тишина. Он уже начал сомневаться в том, что девушка не глухая. Он вопросительно посмотрел на Шпигель, недоуменно пожавшего плечами.
— Она с самого задержания такая…
— Я пришел сказать, что завтра вы умрете за пособничество партизанам! — молчание. Только во взгляде появилась обреченность. Татьяна до последнего момента надеялась, что эта какая-то ошибка, ее выпустят, когда разберутся. Теперь, видимо, не судьба.
— Что же вы молчите? — удивился Эрлих, попытавшись взять Сатину за руку, но та отдернула брезгливо ладонь, спрятав ее за спину. Сейчас она напоминала затравленного дикого зверька, которого после воли запрятали в клетку.
— Вам все равно? Пусть так… — согласился комендант. — Но у вас есть шанс остаться в живых! Я знаю, что вы не имеете никакого отношения к этим партизанам. Вы просто обычная учительница.
В глазах женщины появилась надежда. Именно этого блеска, этого знака Бааде и ждал. Значит есть шанс! Есть!
— Если вы мне достоверно и честно расскажите, что вы знаете об этих партизанах, то немедленно, слышите, немедленно вас выпустят и довезут до дома. Вы снова вернетесь к своим учебникам и тетрадям, первоклашкам и их обучению.
— Я ничего не знаю… — проговорила тихо Сатина, еле шевеля разбитыми губами.
— Ой, ли! — засомневался Эрлих. — Вы молодая красивая женщина, неужели никто и никогда при вас не упоминал о создании такой организации в городе? Родители ваших учеников, ваши поклонники…
— У меня нет поклонников…
— Значит родители.
— Никто не упоминал! Мне нечем вам помочь! — спокойно произнесла Татьяна, внутренне она уже приготовилась к смерти. Наступило какое-то внутреннее отупение. Организм включил защиту против стресса, и вместо града слез, Сатина ничего не испытала. В душе, на сердце была пустота и смирение.
— Жаль…Очень жаль, — покачала головой Бааде. Может, где-то далеко внутри, ему было и жаль эту учительницу, но долг обязывал поступать его именно так, как он и собирался. — Я все же надеялся, что вы будет настолько благоразумны, что решите мне помочь. Жаль… — повторил он, поворачиваясь к замершему возле входа в камеру Шпигелю. — Клаус, к обеду на центральной площади города должна быть подготовлена виселица для этой коммунистки!
— Есть, герр комендант! — вытянулся в струнку начальник тайной полиции.
— За ее транспортировку к месту казни отвечаете лично вы своей головой. Это понятно?
— Да, господин, Бааде!
— Вот и отлично! — обрадовался Эрлих. — Поверьте, моя дорогая, мне очень вас жаль, но долг…Долг превыше всего!
Вскоре комендант города покинул тюрьму. Шпигель подкинул его до комендатуры, сам, отправившись, готовиться к завтрашней показательной казни. На пороге его встретил встревоженный Герхард.
— Я уже начала беспокоиться, герр комендант.
— Движение по железной дороге восстановили? — быстро спросил Эрлих, умываясь из поданного кувшина с прохладной водой. Одной рукой это делать было несподручно. Кряхтя и морщившись, ему это удалось.
— Так точно! Только что доложили. Первый эшелон итальянцев прибыл под разгрузку.
— Отлично! А что этот макаронник Бруно Виери? Звонил?
— Оборвал всю телефонную связь. Требовал вас…
— А ты?
— Я сказал, что вы еще не освободились.
— Замечательно, Герхард, — похвалил своего адъютанта Бааде, — так же скажешь ему и в следующий раз. Завтра нам предстоит очень тяжелый день, нам понадобится много сил, а последние часы сна я не хочу тратить, слушая вопли этого придурковатого итальянца, — произнес комендант, устраиваясь поудобнее на твердом диване, стараясь лечь так, чтобы не задеть случайно раненую руку. Герхард заботливо укрыл его одеялом.
— Во сколько вас разбудить? — спросил он, когда комендант города прикрыл глаза и засопел простуженным носом.
— Где-то в девять, Герхард. В десять я уже должен быть молодцом! — произнес Эрлих и провалился в липкое забытье.
14
Серые предрассветные сумерки закрылись в окошко избы Подерягиных, заглянув внутрь. Прокукарекал в сарае петух, играя побудку. Акулина заворочалась на печи, намериваясь просыпаться, чтобы справиться по хозяйству. Ганс и Вилли, обнявшись, спали на твердой лавке, негромко похрапывая. Дед Федор осторожно, чтобы никого не разбудить встал со своего места, пробираясь к выходу.
— Вы куда, бать? — спросонья спросила невестка, протирая глаза.
— До ветру… — буркнул старик, хватая крючковатый костыль. — Спи еще!
После душной горницы на улице было довольно прохладно. Федор Алексеевич поежился от побежавших по крепкой спине мурашек. Накинул вчерашний костюм, заляпанный грязью, а потому брошенный в сенцах. Попробовал застегнуться, но нескольких пуговиц на нем так и не обнаружил. Видать,
