Вдобавок к извлечению пуль и осколков, которое я не могу хорошо разглядеть из-за того, что мои носилки стоят на полу, я наблюдаю ампутацию ноги до середины бедра. Вижу почти все, большую часть разных стадий операции. Пациент под наркозом. На ногу наложен жгут. Я вижу и частично догадываюсь, что вокруг всего бедра делается круговой разрез, затем еще два или три продольных. Одни ассистенты останавливают кровотечение, в то время как другие накладывают множество хемостатов (зажимы для остановки крови. – Пер.). Слои плоти, которые отвернуты назад, видимо, удерживаются резиновыми лентами или трубками, создавая пониже бедра здоровенный валик из плоти. Я слышу, хоть и не вижу, как по кости скребут чем-то вроде ложки. Затем хирургу передают хромированную пилу, и он принимается пилить, как пилят сук дерева, но, разумеется, с куда большими предосторожностями и аккуратностью! Потом занимаются костью, натягивают на нее плоть и кожу и накладывают всевозможные швы и фиксирующие повязки. Тем временем ассистенты передают одному из хирургов что-то вроде мастики и еще дренаж, кажется два. Если я и не видел всего из-за хирургов, которые, меняя друг друга, окружали стол, то все равно насмотрелся достаточно. Я наблюдал за всем этим спокойно, без отвращения, как внимательный зритель. Даже не думая о том, что придет и моя очередь занять место на одном из этих столов и подвергнуться… чему? Сам не знаю!
Мне не приходится долго ждать, чтобы узнать это, потому что наступает мой черед попасть на крайний правый операционный стол. Я слышу, как один из хирургов говорит с другим, по-видимому старшим хирургом бригады. Walloon – это валлон, и сообщает подробности моих ранений. Видимо, они и понятия не имеют, что я понимаю по-немецки. Пока они снимают повязки с моей левой ноги, я слышу, как старший хирург говорит другим, что лучше ампутировать ногу, дабы избежать дальнейших осложнений. До меня не сразу доходит, что речь идет о МОЕЙ ноге! Но из чувства самосохранения и из-за страха, что может случиться непоправимое, я быстро начинаю протестовать – пока не оказался под наркозом! Я спрашиваю, хоть и без особой надежды, действительно ли это совершенно необходимо и есть ли возможность избежать ампутации. Они удивлены, слыша, как я говорю по-немецки, и после короткого совещания сообщают, что сделают все возможное, чтобы сохранить ногу. Я понимаю, что они думают об ампутации из-за риска гангрены, как результата не сделанной вовремя инъекции против столбняка. «Поскольку вам всего 20 лет, – говорят они, – мы рискнем». Затем, пока мне делают анестезию, они отходят к другому столу.
Когда позже я просыпаюсь, то нахожусь уже в постели, в той же палате, откуда меня забрали. Еще день, но он подходит к концу. Пора прийти в себя, припомнить, где нахожусь. Обеспокоенный, я трогаю свою ногу, обе ноги. Они на месте! Какое облегчение! Позднее сестры говорят мне, что хирурги справились с переломом и извлекли четыре самых больших обломка кости.
В тот же самый день меня посещает нечто вроде видения. Словно во сне! Когда я открываю глаза после наркоза, то вижу в ногах своей кровати двоих товарищей. Это те самые двое, Люкс и Домини, которых я видел, когда пришел в себя после ранения! Оба они подтверждают, что обнаружили меня неподвижно лежащим с открытыми глазами и решили, что я мертв.
Теперь я мало-помалу расслабляюсь, нервное напряжение ослабевает, и усталость последних недель вся и сразу наваливается на меня, полностью овладевает мной. Я сплю дни и ночи напролет. Меня будят на каждый обед, на перевязки и для мытья, но все остальное время я сплю! Ко мне снова приходили Люкс и Домини, а также другие «бургундцы», госпитализированные сюда же, как и я, но способные самостоятельно передвигаться. В смежной палате, через открытую дверь которой мне все видно, лежит раненый, которого нельзя двигать и который находится здесь с первых дней войны на Востоке. Мне говорят, что у него ранения практически по всему телу, но мне видно лишь его ногу, подвешенную к раме над кроватью – за одну скобу на колене и за другую, спица которой проходит через лодыжку. Он находится в таком положении уже целых 20 месяцев!
6 марта новый переезд, на этот раз в Германию. Мне сообщили о нем вчера вечером. Прощаюсь с соседями по палате, с медицинским персоналом. Меня относят на носилках к санитарной машине, ожидающей возле входного крыльца. Пятнадцать минут спустя я уже в санитарном поезде. На этот раз он значительно комфортабельнее последнего, на котором я ехал сюда. Это пассажирский состав, никаких товарных вагонов. Все в нем идеально обустроено, но, самое главное, у нас здесь полный штат медицинского персонала: доктора, медбратья и медсестры, которые преданно и доброжелательно относятся к нам. Нас будут баловать всю поездку заботой, вниманием, добротой и сигаретами. Теперь это уже типичная атмосфера немецкого уюта и духа родины, которые окружают нас! Через Сосновец и Катовице, Бреслау (сейчас г. Вроцлав в Польше. – Пер.) и Глац (сейчас г. Клодзко в Польше. – Пер.), все теми же маршрутами, проложенными войной, мы прибываем в городок Бад-Кудова. Сейчас, благодаря Ялтинским соглашениям, город называется Кудова-Здруй (то есть отошел к Польше) и находится на бывшей германо-чехословацкой границе, которая по тем же причинам является теперь польско-чехословацкой границей.
Поездка прошла отлично, целых три дня отдыха. Я много спал. Сегодня 9 марта. На станции, как и следует ожидать, весьма оживленно, учитывая то обстоятельство, что домой возвращается большой состав раненых! Оживленность создает не только мельтешение медицинских бригад. Проезжающие через город колонны санитарных машин привлекли внимание множества местных гражданских жителей, в основном женщин
